Остановись я на только что сказанном, ты упрекнул бы меня в том, что я почти ничего не прояснила, и потому пойдем далее. Существуют несомненные признаки, определяющие направление движения, совершаемое известной нацией. Сравним, например, евреев с римлянами: достаточно заметить, что Израиль только порой забывал Бога, Рим же никогда не видел Его – в этом отношении сравнение между ними немыслимо.
Твой друг, или, вернее, твой бывший друг, если я верно тебя поняла, обвиняет нас в том, что у нас не было поэтов, художников и полководцев. Этим он, очевидно, хочет сказать, что у нас не было великих людей, составляющих еще один признак величия народа. Чтобы решить, насколько справедливо это обвинение, нужно предварительно точно определить, что следует разуметь под словом "великий человек". Велик, мой мальчик, тот, чья жизнь доказывает, что он был прямым или косвенным орудием Бога. Один перс был призван покорить наших отцов за их вероотступничество, и он увел их в плен. Другой перс был избран для возвращения детей на их землю обетованную. Но более велик, чем оба они, тот македонянин, который служил орудием мщения за разорение Иудеи и храма.
Господствует мнение, что военное поприще – самое благородное для мужей. Пусть мир заражен этой идеей, но ты не ослепляйся ею. Люди должны поклоняться чему-нибудь до тех пор, пока существуют явления, которых они не в силах объяснить. Мольба варвара есть вызванный страхом призыв к силе, единственному божественному свойству, ясно им понимаемому, отсюда его поклонение героям. Сам Юпитер не более как римский герой. Грекам принадлежит великая слава почитать ум выше силы. Афиняне чтили ораторов и философов выше полководцев. Люди, одерживавшие победы в беге и езде на колесницах, оставались героями арены, но бессмертная слава была уделом только гениальных поэтов. Семь городов оспаривали друг у друга славу быть родиной одного из них. Но были ли греки первыми, отвергнувшими старую веру варваров? Нет, эта слава, сын мой, принадлежит нам. Грубой силе наши праотцы противопоставили Бога. Этим евреи и греки возвысили человечество и двинули его вперед. Но – увы! – Рим превыше разума и Бога воздвигает трон кесаря. Это олицетворение грубой силы, не допускающей иного величия.
Греческий период – время процветания гениев, одаривших мир многими великими мыслителями. Греки, пользуясь полной свободой развития, достигли на всех поприщах, кроме военного, такой степени совершенства, что даже римляне принуждены довольствоваться подражанием им. Греки служат образцами для ораторов форума. Прислушайся – и в любой римской мелодии ты услышишь греческий размер. Если римлянин мудро говорит о нравственности или о тайнах природы, то знай, что он или воспитывался в греческой школе, или украл это у кого-нибудь из греков. Во всем, за исключением военного ремесла, Рим является только подражателем. Его игры и увеселения – греческого происхождения, но с примесью кровавых зрелищ для удовлетворения зверских инстинктов черни. Его религия состоит из осколков верований других народов, его наиболее чтимые боги, не исключая Марса и Юпитера, олимпийского происхождения. Сын мой, во всем мире только один Израиль может оспаривать пальму первенства у греков и вместе с ними предъявлять права на звание самобытного гения.
Грубое тщеславие римлян кажется мне самоослеплением. О безжалостные завоеватели! Под их пятой, под которую попали и мы, стонет земля. Римляне занимают у нас высшие, священнейшие места, и никто не знает, где конец их игу. Но я верю и знаю, что хотя бы они и раздавили Иудею, разрушили Иерусалим, слава израильских мужей останется тем вечным светом, озаряющим человечество, погасить который никто не в силах, ибо история мужей Израиля есть история Бога, водившего их рукой при писании священных книг, говорившего их устами и творившего все доброе, сделанное ими. Кто был их законодателем на Синайской rope, проводником в пустыне, вождем в битвах, царем-правителем на троне? Кто не раз разверзал завесу, скрывающую Его небесную обитель, и как человек, говорящий со своими собратьями, указывал им истину, путь к счастью, учил как жить и при Своем всемогуществе давал им обеты и скреплял клятвой Свой вечный завет с ними? О сын мой, мыслимо ли, чтобы ничего божественного не заимствовали от Него те, к кому так благоволил Иегова, к кому Он снисходил, кто находится в постоянном общении с Ним, чтобы в складе их жизни и в делах человеческое не было слито с божественным и чтобы гений их даже по прошествии веков не сохранил в себе эту долю божественного!
Только движение опахала некоторое время нарушало тишину.
– Правда, в области живописи и ваяния Израиль не имел выдающихся художников, – сказала она тоном сожаления, потому что принадлежала к саддукеям, допускавшим, в отличие от фарисеев, проявление во всевозможных формах чувства прекрасного. – Но не следует забывать, что, во-первых, наши руки были связаны запрещением "Не делай себе кумира и никакого изображения..."[21]. Во-вторых, задолго до того времени, когда Дедал появился в Аттике и своими деревянными статуями совершил переворот в скульптуре, породивший школы в Коринфе и Эгине с их великими творениями – Портиком и Капитолием, задолго до Дедала сердца двух израильтян, Веселеила и Aгoлиава, строителей первой скинии, были "исполнены... мудростью, чтобы делать всякую работу..."[22]. Они сделали, между прочим, на обоих концах крышки ковчега двух херувимов из золота чеканной работы. Кто скажет, что они не были прекрасны или что они не были первыми статуями?
– О, я понимаю теперь, почему греки опередили нас, – сказал Иуда, глубоко заинтересованный этим рассказом. – А ковчег... да будут прокляты вавилоняне, разрушившие его.
– Нет, Иуда, не верь этому. Он не был разрушен, его тщательно спрятали в одной из пещер соседних гор. Но настанет день, – говорят Гиллель и Шемайя, – настанет Царство Божие на земле, и он снова будет найден, и израильтяне восстановят его и понесут с пением и плясками, как в былые годы.
Мать говорила с горячностью вдохновленного оратора. Потом она остановилась, чтобы несколько успокоиться и уловить нить первоначальных мыслей.
– Ты так прекрасна, матушка, – сказал Иуда, и в тоне его слов звучали и восторг, и благодарность. – Ни Шемайя, ни Гиллель не сумели бы говорить лучше.
– Льстец! Я ведь только повторяю доводы Гиллеля, слышанные мной в его споре с одним римским софистом.
– Да, но сердечность этих доводов – твоя.
Она продолжала в прежнем строгом тоне.
– На чем я остановилась? Да, я утверждала, что слава ваятелей первых статуй по праву принадлежит нам, евреям. Но скульптура – не единственная область искусства, а последнее – не единственная арена для великих людей. Путь человечества мне представляется так: впереди идут великие – тут индусы, там египтяне, там ассирияне. Раздаются звуки труб, развеваются знамена, а по бокам идут обыватели – бесчисленное поколение простых смертных. При этом зрелище я вспоминаю Грецию и говорю: грек ведет человечество, он указывает ему путь; но римлянин кричит: "Прочь! Твой передовой пост принадлежит нам, мы опередили тебя!" А над всем этим шествием, с начала веков в бесконечное будущее, вечно сияет свет, о котором эти люди, оспаривающие друг у друга первенство, знают только то, что это вечно манящий их свет откровения. Кто же держит этот светильник? Древний иудей! Трижды благословенны наши отцы, служители Бога, хранители завета! Мы – руководители человечества в прошлом, настоящем и будущем. Передовой пост принадлежит нам, и будь хоть каждый римлянин кесарем, мы не уступим этого поста.