Помня об этой цели, Эшколь полагает, что «комиссия семи» должна сделать выводы по существу дела, что изменило бы заключение официальной комиссии по расследованию. Именно это и происходит. С первых дней работы комиссия тщательно изучает документы и обсуждает все факты, касающиеся этого «происшествия». Значительно превысив свои полномочия, она пытается ответить на вопрос, который явно выходит за пределы ее компетенции: «Кто отдал приказ?» Являя собой не юридическую комиссию, а политический орган, она даже не соблюдает элементарных правил, регламентирующих проведение судебного расследования: члены комиссии изучают только часть относящихся к «делу» документов и бесконечно спорят, разрешается ли им вызвать свидетелей. Наконец, они решают никого не вызывать и даже не слушают тех, кто на этом настаивает. Одновременно с этим министр юстиции решает направить должностное лицо в Париж с целью получить показания преемника Джибли — Иехошуа Гаркави и секретарши, печатавшей фальшивую копию того самого письма. Превышая полномочия, опираясь на неточные сведения, работая по сомнительной методике проведения следствия, подверженная откровенному давлению, 20 декабря комиссия наконец завершает работу. Заключение, которое она представляет кабинету, отнюдь не соответствует тому, что от нее требовалось, но полностью снимает с Лавона все обвинения: «Мы констатируем, что Лавон не отдавал приказа за подписью «старший офицер» и что «происшествие» было совершено без его ведома… Расследование по данному «делу» следует считать законченным».
Бен-Гурион не верит своим глазам. «Больше всего я был поражен, — напишет он, — увидев на этом документе подпись министра юстиции Пинхаса Розена». В ярости он находит самые суровые слова для оценки работы комиссии — «пристрастность и полуправда, выводы неправильны и несправедливы» — и отказывается принимать участие в голосовании по ее отчету. Восемь министров высказываются «за», четверо других, среди которых Абба Эбан и Моше Даян, воздерживаются. Тогда слово берет Старик:
«Я обращаюсь к министру юстиции… Существуют процедуры, которые способны выявить истину. Показания свидетелей противоречивы, обе стороны имеют адвокатов, судьи рассматривают дело с особой тщательностью. Что значит, что вы боитесь комиссии судебного расследования?…Вы приняли решение. Вы сделали свои заключения. Кабинет несет коллективную ответственность. Я не разделяю этой ответственности — ни за назначение комиссии, ни за ее выводы, ни за решение, принятое кабинетом, и брать на себя это не буду. К вашему сведению, в этом я вам не товарищ. Я не член кабинета».
31 января он подает президенту республики заявление об отставке. Выводы «комиссии семи» и последовавшая отставка Бен-Гуриона являются последствиями «разрыва отношений». Бен-Гурион допустил ошибку, с самого начала не дав ясно понять своим коллегам, что при любых условиях он не согласится с выводами комиссии, которые могли бы создать препятствие на пути судебного разбирательства. Он действительно написал Эшколю, что если комиссия по судебному расследованию создана не будет, он «сделает из этого соответствующие выводы». Но Эшколь, как и другие, был уверен, что им удастся договориться.
К этой ошибке добавилась еще одна, и очень серьезная — борьба по двум направлениям, поскольку одно из них морально исключало другое. Сами по себе они были справедливы, но одновременная борьба по двум разным направлениям могла привести к катастрофическим для него последствиям. Пока возмущенный язвительными нападками Лавона на армию и министерство обороны, продолжает бороться за то, чтобы «дело» стало предметом судебного разбирательства, сам переходит в атаку. Он считает жизненно важным устранить с политической сцены того, кто посмел плохо отозваться об армии и людях, отвечающих за безопасность Израиля. Ввязавшись в конфликт, Старик забыл одно правило, которого всегда придерживался: не делать различий между главными и второстепенными вопросами. Он не сумел сконцентрироваться на чем-то одном — или на борьбе за справедливость, или на конфликте с Лавоном. Он пошел на поводу эмоций. В одном и том же письме, в одной и той же речи или статье он требовал беспристрастного судебного разбирательства, которое дало бы равные шансы обеим сторонам, и яростно нападал на Лавона, обвиняя его во лжи, даче безответственных распоряжений и клевете. Для всех, кто слушал его выступления или читал статьи, оба эти вопроса сливались в один. Нельзя осуждать распространившееся мнение, что он был одновременно и судьей, и одной из сторон, а также то, что его враждебность по отношению к Лавону объяснялась желанием покрыть «старшего офицера».