Два месяца спустя на конгрессе «Поалей-Цион» в Кливленде он выступает с пространным изложением своей доктрины. Его речь одобрили и поддержали некоторые участники конгресса, но, как он сам подчеркивал, «сионистское движение в целом было еще очень далеко от такой трактовки проблемы». На самом деле это относилось к членам американской секции «Поалей-Цион» (которые приняли положительную резолюцию о его выступлении). Когда же Бен-Гурион и Бен-Цви подвели итог своим усилиям, то оказалось, что со всей территории США и Канады в организацию пришли только 150 человек.
Стремясь расширить пропаганду своих идей, «два Бена» издают две книги, которые быстро раскупаются. «Воспоминания», написанные в соавторстве с двумя другими сионистами, повествует о полной опасностей жизни и героической смерти первых охранников палестинской земли. Книга имела огромный успех, и было решено выпустить в свет вторую, «Эрец-Исраэль» (Земля Обетованная), чтобы рассказать о ней евреям, живущим в США. По тринадцать часов в день проводил Бен-Гурион в Нью-Йоркской публичной библиотеке. Собирая нужный материал, он обращался в библиотеку Конгресса в Вашингтоне, искал в архивах необходимые документы. До окончания книги он жил на 10 долларов в неделю, которые выделял ему Центральный комитет партии.
Книга появляется только весной 1918 года, после того как в еврейском мире произошли чрезвычайно важные события, оказавшие, как выяснится, большое влияние на политическую судьбу «двух Бенов». Тем временем Бен-Гурион продолжает свое «политическое образование». Он пишет статьи, читает лекции, в разных концах мира встречается с членами местных партийных организаций, присутствует на собраниях и конгрессах, активно участвует в сборах средств и политических дебатах, яростно отстаивая свою точку зрения. Часто он оказывается в меньшинстве и однажды даже вынужден был уйти с занимаемой в партии должности. Он по-прежнему сотрудничает не только с руководителями «Поалей-Цион», но и всего сионистского движения. Несмотря на то, что он является руководителем второго уровня, его имя приобретает все большую известность. Некоторые полагают, что уже в то время он планомерно готовил себя к роли политического лидера. Говорят, что однажды его постоянный сосед по столу в зале Нью-Йоркской публичной библиотеки молодой русский социалист-еврей Лев Дейч спросил одного из друзей Бен-Гуриона: «Кто этот молодой человек?», на что получил ответ: «Один из руководителей Палестинского движения трудящихся». Дейч не поверил своим ушам: «Почти каждый день он садится рядом со мной и вполне естественно, что я не мог удержаться от любопытства и не поинтересоваться, что он читает. Он выбирает совершенно необычные книги: история американских политических партий, практические руководства по технике завоевания общественного сознания, учебники по административной деятельности и т. п.».
Однако столь активная деятельность не меняет его характер. Он замкнут в себе, его одиночество нарастает. Только с отцом он делится своими сокровенными мыслями, но после оккупации Польши немцами их почтовая связь прерывается. Он живет в огромной, совершенно чужой стране и кроме Бен-Цви у него нет ни одного по-настоящему близкого друга. Во время пребывания в Америке воспоминания о прекрасной Рахиль Нелкин, которую он любил в юности, всплывают все чаще. Он пишет ей невероятные для того времени письма, умоляет бросить все и приехать к нему в США! Но Рахиль замужем, и бег времени необратим.
Аскетичный, одетый в свой неизменный потертый костюм, тридцатилетний Бен-Гурион на одном из собраний знакомится с Полиной (Паулой) Монбаз — молодой тоненькой девушкой с очками на широком лице. Она далеко не красавица, но очень подвижная и пикантная, любит общество, развлечения — словом, полная противоположность Бен-Гуриону. Она настолько же экстравертивна, насколько он интроверт. Родившись в Минске в буржуазной семье, она изучает медицину, но после смерти отца бросает учебу и устраивается работать медицинской сестрой. Она не сионистка, и такие слова, как «земля Израилева», «возвращение в Сион», «еврейское государство», для нее всего лишь пустой звук. Какое-то время она чувствовала себя анархисткой, затем, уже в Нью-Йорке, увлеклась Троцким: на его лекциях она устраивалась в первом ряду и считала, что все пламенные взгляды, которые он бросает в зал, адресованы именно ей.