За мыслью у Бенджамина тут же следовало дело. Он уединился в Брэденхэме, вставал в семь часов утра и работал до позднего вечера, изучая необходимые материалы, а затем за письменным столом ложилась на бумагу строфа за строфой. С членами семьи встречался редко. Но с Сарой Остин активизировал переписку. Этот литературный добрый гений ему был очень нужен в процессе активного творчества. «После революции в Америке, — писал он Саре Остин, — в мире действует новый принцип, с которым, как я проследил, связано все происходящее. Это — принцип революционности, и его-то я намерен воплотить в „Революционной эпической поэме“». Он пишет, что концепция задуманного произведения грандиозна; и добавляет вполне здраво: «Все зависит от исполнения». Вот здесь его и подстерегала неожиданность.
В январе 1834 г. Бенджамин после упорного труда, которого потребовала от него новая сфера литературной деятельности, решил, что он настолько продвинулся в создании «Эпической поэмы», что может вынести сделанное на суд друзей и ценителей поэзии. Остины пригласили Дизраэли на обед, и он использовал этот случай, чтобы прочесть куски из поэмы, что, по его словам, должно было явиться «грандиозной декламацией». Чтение состоялось. Автор предстал в фантастическом, крайне претенциозном одеянии. На эту экстравагантность придется еще не раз ссылаться, ибо он успокоится и будет одеваться, как все люди его круга, лишь став членом парламента и женившись. В данном случае, как утверждал участник этого вечера, Дизраэли явился «в фантастическом костюме… представив себя Гомером или Данте нашего времени». Став спиной к горящему в камине огню, с гордо поднятой головой, автор начал в высокопарной манере чтение стихов, созданных в героическом ключе. К этому времени Дизраэли уже неплохо знал человеческую натуру и средства воздействия на нее. Но в тот момент чутье изменило, и он, рассчитывая поразить и восхитить своих слушателей, не сомневаясь в грандиозном успехе, вызвал их удивление и некоторую растерянность. Всеобщий хохот разрядил обстановку. «В поведении автора было нечто невероятно комическое», — свидетельствует один из слушателей. Но положение было значительно серьезнее — сама поэма явно была неудачным и малоинтересным творением, а претенциозность стихов и автора лишь усиливала неблагоприятное впечатление.
Явная неудача «грандиозной декламации» не помешала Дизраэли опубликовать «Эпическую поэму» весной 1834 г. Правда, у него для этого был и существенный дополнительный мотив. В письме к Остину, написанном накануне выхода поэмы в свет, Дизраэли как бы вскользь замечал: «Я сделал для своей репутации вполне достаточно, и я чувствую, что наконец могу просто позаботиться о своем финансовом положении». В предисловии к поэме автор писал, что читатели будут решать, следует ли продолжать работу до ее завершения, и, если их вердикт будет отрицательным, он забросит свою лиру подальше. Здесь все еще проглядывает надежда, авось широкая публика оценит поэму так, как ее задумал автор. Надежда не оправдалась — поэтическая лира была выброшена навсегда. И как безжалостно замечает У. Ф. Монипенни, автор документальной биографии Дизраэли, «читающая публика не отнеслась с одобрением к будущему преемнику Гомера, Вергилия, Данте и Мильтона».
Стихи Дизраэли были не совсем плохими, скорее средними, как большинство выходящих в свет стихотворных сочинений. Они были хорошо технически отработаны, легко и свободно звучали, но были скучны и риторичны. В них не было неподдельной поэзии, поэтической души, которые отличают создания великих талантов, таких, как Байрон в Англии, Пушкин в России, Гёте в Германии, когда рождаются шедевры из спонтанного стремления гениального человека к самовыражению. Как заметил М. Арнольд, «Байрон писал, как он справедливо сообщает нам, для того, чтобы излить душу, и он продолжал писать, потому что находил такое облегчение ничем не заменимым». Такая поэзия — великая редкость, как редкостью являются истинно гениальные люди, но именно она, и только она, сохраняется в истории человеческой духовной культуры. Настоящая поэзия не рождается из прагматического умысла автора литературными средствами приобрести известность и добыть средства к существованию. Именно массовость ремесленных поэтических поделок отражается в появляющейся время от времени констатации: «Поэтов много — поэзии мало».