В этом письме отражена вся та двойственность, которая позже проявится и в «Гении иудаизма». Исаак словно предупреждает еврейскую общину, что согласен считаться евреем только в том случае, если от него не требуется участия в еврейских делах; почувствовав понуждение к действию, он может тут же принять решение разорвать всякую связь с общиной. Через четыре года, в 1817-м, когда синагога снова попыталась заставить Исаака заплатить штраф, он именно так и поступил. Покинув общину Бевис-Маркс, он, казалось, удовольствовался положением еврея, не соблюдающего религиозные предписания. Однако один из друзей убедил Исаака, что хотя бы своим детям он обязан открыть возможности, доступные только христианам. Вот для них-то, если не для себя, он решил протянуть руку за тем, что Генрих Гейне назвал «входным билетом в европейскую культуру».
Что чувствовал сам Дизраэли по поводу этого шага, изменившего всю его жизнь? Некоторые биографы отмечают, что Бенджамин был крещен только через несколько недель после младших братьев, и предполагают, что он, возможно, противился решению отца; действительно, ритуал, смысл которого вряд ли был понятен четырехлетнему Джеймсу, мог вызвать тревогу у не по годам развитого двенадцатилетнего Бена. Однако у нас нет возможности выяснить, что послужило причиной этой задержки, да и была ли вообще такая причина. Не вызывает сомнения лишь то, что в своей прозе Дизраэли пишет об обращении и обращенных евреях еще более презрительно, чем его отец. В романе «Алрой» герой отвергает совет своего беспринципного друга принять ислам ради достижения власти: «Неужто ты настолько презираешь наш несчастный народ, что призываешь меня прогневать Господа, сотворить низость из низостей, подлость из подлостей?»
Оценивал ли с той же строгостью Дизраэли самого себя? Читая приведенный выше и некоторые другие пассажи из его романов, трудно не заподозрить, что в определенные моменты так и было. Однако презрение к самому себе было чуждо его натуре, и у него имелось два весьма убедительных оправдания для того, чтобы его не испытывать. Во-первых, в двенадцать лет он не мог отвечать за решение отца окрестить его. Именно отец, а не Бенджамин, ответственен за позор крещения. Не исключено, что на самом деле это и побудило Исаака уйти из общины так, казалось бы, своенравно: в результате он смог крестить Бена накануне совершеннолетия, прежде чем такое решение легло психологическим и нравственным бременем на сына. Исаак мог испытывать те же чувства, что Теодор Ѓерцль, когда лет через сто тот писал в дневнике: «Хотя сам я никогда не поменял бы веру, я настроен в пользу обращения. <…> Крестить еврейских мальчиков следует до того, как они сами за себя отвечают, до того, как они смогут противодействовать этому, и прежде, чем крещение сможет быть истолковано как проявление слабости с их стороны».
Во-вторых, чтобы одолеть чувство стыда за отказ от иудаизма, Дизраэли призвал на помощь более изощренный способ, и этот способ имел большее значение. Зная, что он никогда не «сойдет» за обычного христианина, Дизраэли явил широкой публике придуманный им сложный образ, который позволял ему оставаться евреем и в то же время пользоваться всеми законными правами прихожанина англиканской церкви. Вот один из его наиболее известных афоризмов: «Я представляю собой пустую страницу между Ветхим Заветом и Новым». Этот образ, не будучи изобретением Дизраэли (он позаимствовал его из пьесы Ричарда Бринсли Шеридана), в точности отражал двойственность его положения в английском обществе. Подобно этой пустой странице, он мог служить мостиком между иудаизмом и христианством хотя бы потому, что в действительности не принадлежал ни к одной из этих религий, а умудрялся как-то учитывать их исключающие друг друга требования, пользуясь неопределенностью статуса этой «пустой» страницы.
Но — не ее немотой. Напротив, Дизраэли много писал и говорил о своих своеобразных религиозных воззрениях, особенно в первую половину своей политической карьеры. Главная его идея неизменно заключалась в том, что иудаизм и христианство по существу являются одной верой и, подчеркивал Дизраэли, каждая из этих религий должна признать свою зависимость от другой. Как заявляет некий англиканский священник в романе «Сибилла», «второй Завет, без сомнения, является лишь дополнением. Иегова-Иисус пришел, дабы дополнить „закон и пророков“. Христианство есть не что иное, как завершенный иудаизм. Без иудаизма оно непостижимо, так же как иудаизм не завершен без христианства». Эта неоднозначная в богословском отношении аргументация не привлекла последователей ни среди христиан, ни среди иудеев. Однако она оказалась психологически необходимой самому Дизраэли, коль скоро ему надлежало найти компромисс, требуемый от еврея, который хочет руководить христианской страной.