Альберт опасался, как бы Дизраэли не превратился в радикального демократа, противника существующего порядка. Однако это было серьезной ошибкой, основанной в большей степени на недоверии к Дизраэли из-за его происхождения, чем на оценке его взглядов и политического чутья. На самом деле трудно было найти более усердного защитника монархии, чем Дизраэли. Его преданность короне имела два мощных источника: политические взгляды, которые предписывали ему прославлять монархию как защитницу народа, и поэтическое воображение, которое позволяло ему видеть в прозаичной Виктории королеву из рыцарского романа. Эта могучая комбинация была уже явлена им в «Сибилле», где Дизраэли изобразил юную королеву, в первый раз принимающую своих придворных: «Нежным волнующим голосом, со сдержанностью, которая указывала скорее на всепоглощающее чувство августейшего долга, чем на бесстрастность, КОРОЛЕВА объявляет о восхождении на трон своих предков и выражает смиренную надежду, что Божественное Провидение укажет ей путь к выполнению ее высокого предназначения. <…> Выпадет ли ей гордый жребий облегчить страдания миллионов и этой нежной рукой, которая могла бы вдохновлять трубадуров и вознаграждать рыцарей, окончательно разорвать цепи саксонского рабства?»
К моменту коронации Виктории со времен трубадуров и облаченных в доспехи рыцарей прошло пять веков. Но гипербола Дизраэли, пусть и анахроничная, была искренней. Политики вроде Рассела и Дерби, которые всю жизнь провели в одном социальном круге с членами королевского дома и чьи родословные были всего лишь несколько скромнее, чем у монархов, воспринимали королеву как обычную женщину, по необходимости игравшую политическую роль. Для Дизраэли, которого отделяла от Виктории большая социальная дистанция, она сохраняла поэтичность символа — как и для большинства ее подданных. И когда вопреки всем препятствиям Дизраэли смог сократить эту дистанцию, он все же не утратил чувства благоговейного страха, который английский монарх должен вызывать у еврея, принадлежащего к среднему классу.
Вот почему Дизраэли относился к королеве с глубоким почтением и романтической чрезмерностью чувств, которые другие ее премьер-министры сочли бы неподобающими. Благодаря еще одному дару Дизраэли — владению языком — его официальные письма уснащены остроумными и поэтичными пассажами. Каждый раз, когда он занимал пост лидера Палаты общин, в его обязанности входило писать доклады о парламентских заседаниях для королевы. Виктория не могла не заметить разницы между обычным сухим бюрократическим отчетом и яркими текстами Дизраэли. Одна из фрейлин королевы отметила, что «Дизраэли пишет ежедневные послания королеве в блестящем стиле своих романов, преподнося ей все политические новости в таком духе, чтобы те служили его собственным целям, а все светские сплетни так, чтобы ее позабавить. Королева говорит, что подобных писем ей еще никто не писал (и это, по-видимому, соответствует действительности) и что никогда прежде она не была осведомлена буквально обо всем!»
Однако полностью завоевать доверие королевы Дизраэли смог после смерти принца Альберта в 1861 году. Потеря мужа стала травмой, изменившей жизнь Виктории. Она полагалась на него как в политике, так и во всех иных сферах, и в его отсутствие перестала исполнять свои публичные обязанности. Со временем она настолько замкнулась в себе, что сама монархия оказалась под угрозой. Однако в этот период, когда королева была особенно ранима, Дизраэли точно знал, что она хочет услышать, а поскольку и сам искренно восхищался Альбертом, то не стеснялся вспоминать принца в самом хвалебном тоне. Он публично благодарил Альберта за то, что тот отдал Англии «свой разум, свое время, свой труд, отдал ей всю жизнь». В личной переписке Дизраэли шел еще дальше, и его письмо королеве 1863 года дает прекрасное представление о стиле, который он использовал в своих посланиях королеве: