- Сядь. – Усмехнулся. Незнакомо, словно бы я к нему пришла на допрос. А не наоборот.
Что ж, будь по твоему. На мгновение дольше положенного прикрыла глаза, давая передышку себе и своему организму, пытающемуся бороться с действием сильнейших препаратов, не дающих панике занять пьедестал разума.
Села. На жесткий неудобный стул возле стола.
- Спрашивай. – Его голос так же безразличен.
На меня не смотрел. Нагло и несколько вальяжно сцапав папку с уголовным делом, лежащим на краю стола, без интереса его листал. Происходящее начало казаться сном. Не понимала, почему он так себя ведет. Чужой и незнакомый. И душила в зачатках одну рациональную мотивацию, подвигнувшую его сейчас на такую линию поведения – он знает для чего я здесь и знает, как я восприму его положительный ответ. Знает. И готов к этому. Уже давно. В отличие от меня.
- Ты знаешь мой вопрос. – Мой голос низкий и глухой.
Вчера, воя в подушку сорвала голос, пока таблетки не подействовали. А потом мне всю ночь снилось попеременно то, как Коваль признается мне в убийстве, заживо меня этим хороня, и то, как правдиво говорит, что это не он. Что его подставили. Что он никогда бы не стал. Что это не из-за него мне пришлось Кристине скорую вызывать, потому, что она в себя прийти не могла тогда у машины. Что у нее кровь из носа пошла. Что я, подавляя истерику, утешала ее маленьких близняшек, в унисон плачущих, глядя как маму откачивает фельдшер на скамейке.
- Знаю. – Глаз не поднимает, взглядом скользит по строчкам документов перед собой, в пальцах правой руки песьим хвостом гуляет карандаш так же нагло и вальяжно взятый со стола.
Почему-то почувствовала злость. Хотелось вырвать этот карандаш, сломать его, отшвырнуть. До боли вцепиться в его подбородок и рывком дернуть лицо вверх, заставляя смотреть в свои глаза. Заставить исчезнуть эту ублюдочную стену выстроенную им сейчас между мной и собой. И ударить. Сильно.
Он поднял на меня взгляд. Спокойный и мрачный. Готовя меня к ответу. Подсказывая итог. Губы разомкнулись и выдали:
- Разумеется, ответ отрицательный.
Он соврал. И даже не пытался этого скрыть. Голос насмешливый, ровный. Взгляд… безжалостный.. И улыбнулся. Контрольный в голову. Грязно и по-ублюдски. Уродливо и незнакомо. Безумно и правдиво.
А я вдруг поняла, что значит умереть. Не так, как Кристина. Не так. Но тоже больно. Тоже не желая принимать правду. Страстно желая, чтобы все это оказалось дурным сном. Побочкой от барбитуратов. Реалистичной настолько, что в этом сне я чувствовала физическую боль от прошивших ладонь ногтей. Только безумием накрывало осознание, что нихуя это не сон. Что кровь, скупо сочащаяся из моей ладони, которою я никак не могла разжать, настоящая. И боль тоже. Боль от его тона.
Внутри все задрожало от сдерживаемого вопля отчаяния. Я все же верила. Отрицала очевидное, надеялась, глупая. Но ему было мало. Он взглядом указал на документы перед собой. Я послушно в них посмотрела, чтобы успеть заметить тонкую графитную линию в отмеченным им слове «когда». И последние две буквы были едва подчеркнуты. Он мне глотку перерезал. А потом стер это признание, удостоверившись, что я его вижу.
О, это непередаваемое чувство, когда ты вроде бы знаешь правдивый расклад, но в нем имелась червоточина сомнения. Казалось бы, совсем-совсем маленькая, но зудящая такая, не дающая покоя. Заставляющая глупое женское сердце метаться в неопределенности и говорить, что, дескать, да я знаю, тут все очевидно, НО… Ебанное «НО». И когда эта заноза сомнения в сердце оказалась вынутой, облегчения не наступило. Потому что в реальности надежда подыхает либо со значительной частью души, либо полностью с ней. Подыхает с такой дикой болью, что в первые мгновения вообще не понимаешь, что происходит. Что творится просто не различаешь в этой чертовой агонии, рушившей твое восприятие мира и тебя в нем. Больно ли это? Нет. Совсем нет. Для описания степени этой боли просто слова не существует. Не придумали такого слова. А чувство существует. Хочется сознание потерять, а не можешь. Смотришь на тварь перед собой, растерзавшую тебя и даже чувства ненависти к ней нет. Вообще ничего нет. Все сдохло в той ебучей агонии вместе со всеми надеждами.
На пепелище пришло простое, как три копейки, осознание - не готова была к правде. Я шла сюда, сознательно лелея надежду, что он не убивал Костю. Что он не убийца. Что он просто заложник обстоятельств, мой сильный и человечный Коваль, за которого я буду стоять до конца, а все его слова тем вечером были от боли. Просто от того, что его предал его друг. Которого он за это убил.