Паша, чуть прикусив губу, приподнялся на локте, все так же не отпуская моей руки. Глаза темные, напряженные. Одет в джинсы, черную футболку и ветровку. Полулежал на правой стороне моей кровати. Я хрипло выдохнула, осознав, что слезы катятся по лицу, а пальцы настолько дрожат, что я никак не могу вытереть безудержный поток.
- Т… т-ты? – мой голос будто чужой, глухой и срывающийся.
- Я. Все хорошо. Маш, все хорошо. – Он мягко, но настойчиво потянул меня за руку на себя. – Иди ко мне.
Я испуганно вырвала свою руку, отшатнулась и снова едва не упала с кровати. Столкнула пустую бутылку, с громким звоном упавшую на паркет и покатившуюся по нему куда-то в сторону. Но мне было плевать. Я неотрывно, не моргая смотрела в его немного помрачневшее лицо, не в силах поверить в абсурдность происходящего.
- Ты… должен сидеть! – голос неверный, дрожащий, выдающий истерику и сумбур правивший в голове и теле. – Ты… тебя не может быть здесь!
- Тем не менее я здесь. Подумай, выпустили бы меня из страны, если бы я был под следствием. С меня сняты все обвинения.
Он сел на кровати, подобрав под себя ноги и широко разведя колени, немного подавшись вперед и опираясь пальцами о смятые простыни. Взгляд прямой, тяжелый. Я издала непонятный звук, то ли гаркающий стон, то ли сдавленный отрицательный возглас.
- Успокойся, прошу тебя. Не нужно истерики, кис, не сейчас. Я все расскажу. Велишь после этого уйти и я уйду и больше никогда тебя не потревожу. Пожалуйста, Маш.
Я прикрыла глаза и опустила голову, умоляя себя немного прийти в себя. Запоздало дернула простынь на оголенную грудь, сжала ткань до судороги в дрожащих пальцах. Не может быть. Рамиль говорил, что все. Что он сядет. К этому понедельнику.
А сейчас вторник. Вторник и он в моем номере. В моем отеле. В Швейцарии. Со мной. Снова.
Сел кто-то другой. За него кто-то сел, потому что долг нужно закрывать. А как он его закроет, если будет сидеть?.. Я не поняла, почему рассмеялась. Хрипло и странно. Открыла глаза, глядя на кожу на свои поджатые под себя ноги. Покрывшиеся мурашками.
Хватит с меня. Медленно поднялась, все так же кутаясь в простынь и на слабых ногах пошла к холодильнику за водой. Ополовинила сразу половину бутылки, но это помогло мало. Пальцы смяли пластик, до режущего ухо звука. Отставила бутылку и, подойдя к креслу у окна рухнула в него, уговаривая себя успокоиться. Посмотрела на него не сразу. Но когда посмотрела, поняла, насколько я слабая и тупая идиотка, потому что сердце забилось просто бешено и стучало где-то у горла, а меня душили слезы и желание обнять его, вжаться и жадно выслушать его ложь.
Он невесело хмыкнул, поведя бровью. Встал с кровати, открыл дверь на балкон и развалился в соседнем кресле. Взял с журнального столика пепельницу, поставил ее на подлокотник и достал из кармана ключи и пачку сигарет.
Мой взгляд зацепил брелок на ключах, прежде чем он снова убрал их в карман. Астон Мартин. Почему то в горле пересохло. Я настороженно смотрела, как он щелкает зажигалкой, подкуривая сигарету, глубоко затягивается, глядя куда-то мимо меня и медленно, протяжно выдыхает.
- Я. Не. Убивал. Костю.
Чеканит слова. С краткими акцентирующими паузами и расстановкой. С тихим, почти неразличимым эхом дрожи в голосе, так несвойственной ему. Его слова легли на мой почти унявшийся в голове испуганный хаос и напитали его ненавистью и неверием.
- Да что ты? – зло хмыкнула. – Ты сам мне в этом признался. Тогда у следака в кабинете.
- Кристинка была беременна. – Он вернул мне зло в тихом возражении, заставив похолодеть. – Я знал об этом. Я был крестным его дочерей. Я уважаю его отца. Его мать меня едва ли не вторым сыном называла. Я бы Костю никогда не тронул. Никогда. Нет, может, конечно, избил бы, подставил за все произошедшее, но убить? – Он примолк, стряхивая пепел в пепельницу, и не отрывая от рассыпавшегося серого праха взгляда. – Я его не убивал. Не смог бы.
- Тогда зачем ты мне сказал?.. – гася воспрявшее огнем пепелище надежды, глухо спросила я.
- Маш, мне грозило пятнадцать лет за решеткой и на мне шестьсот с половиной лямов долга. Как ты думаешь, те люди стали бы ждать, пока я выйду? Меня бы убили, может быть, даже до оглашения приговора я бы не дожил. – Он усмехнулся и поднял на меня настолько тяжелый взгляд, что меня вжало в спинку кресла. - Но прежде знатно бы помучали. Знаешь, с кого бы начали? С девчонки, которая крутилась бы под дверьми следствия. Которая бы бегала по инстанциям, адвокатам, стремясь хоть как-то помочь мне, угодившему в капкан. И я этого боялся. Очень боялся. Что из-за твари, застрелившей Пумбу не только меня убьют, но и тебя на ремни порежут, чтобы меня окончательно перед смертью добить. У меня перед глазами стояла та ебучая авария в Испании и то, как ты пыталась почти две тонны втянуть на асфальт. И я знал, что правду тебе говорить нельзя. Упрешься, как баран и пиздец. Поэтому я тогда соврал, что заказал Костю. Знал же, не примешь. Никто бы не принял, после того, как узнал меня настолько хорошо, как ты. А если и принял бы, ну… я соболезную, что ли. Есть грани, за которые заступать нельзя, есть вещи, которые прощать нельзя, есть люди, которые это понимают, потому что они действительно люди и поэтому мир еще не захлебнулся кровью и не пал под лозунгом «это оправданно!». И я знал, что ты из категории этих людей. И не ошибся. – Горькая, несколько извиняющаяся улыбка. – Это было то единственное, что тебя оттолкнет. Что не привлечет к тебе внимания. Что хотя бы тебя спасет.