- Как ты об этом узнал?
- Отец Кости. Он решил посмотреть в глаза убийцы. Мои глаза. И я тогда сказал ему правду, что не смог, при всей моей ненависти к его сыну, я не смог бы его убить. За день до отца ко мне пришел Рамиль. От страха, походу, совершенно рехнувшийся, потому что он просил меня подписать договор доверительного управления на станцию. Я ведь уже числился ее учредителем. И уже одним единственным. Он сказал что, мол, будет работать там один, гасить долг за месторождение, пока я буду сидеть. – Горький и тихий смех. – Он реально свихнулся по ходу. Потому что тупо упустил факт того, что по моей логике, еще тогда не знавшей, что месторождение все еще мое, а Костя не падла, я продолжаю думать, что я банкрот и станцию в первую очередь отметут банки в качестве уплаты долга. Он не учел мое незнание и допустил фатальную ошибку. Я смотрел на него и никак не мог понять, что к чему. Для чего ему управлять станцией, которая вот-вот отойдет банку и Рамиля тогда выгонят самое позднее через неделю. А он, чуть не трясясь от страха, никак не мог понять моего замешательства. Но посвящать его в свои сомнения и задавать вопросы я не стал, осознав, что не так все просто. – Паша сглотнул, потушив сигарету и заглушая ненависть в севшем голосе. – Если бы Рамиль тогда не пришел, если бы он не тупанул так жестко… Меня бы убили. Я тогда знал это и был к этому готов. Но все мое смирение полетело к чертям, когда я понял, что дело нечисто. Когда пришел отец Кости… он мне поверил. И я сказал о Рамиле. А отец, у которого убили сына… умеет спрашивать. – Паша горько усмехнулся, отведя от меня тяжелый взгляд и безотчетно щелкая зажигалкой. - Когда Рамиля перевели из реанимации он вызвал ментов и написал чистосердечное. Добровольно прошел полиграф, к материалу дела это, конечно, довеском никаким не шло, но… самое главное, что Кристинка больше не считает, что я убил Костю. И их неродившегося ребенка.
- Что с Рамилем?
- Сел. И скорее всего на свободу уже не выйдет. Но отношения к этому я иметь не буду.
Паша прикрыл чуть дрожавшими пальцами глаза, откинув голову на подголовник, медленно и протяжно выдыхая дым.
- Я… так и не смог на его могилу прийти. Как только мусора отпустили, приехал на кладбище и тупо не мог выйти из машины. Не знаю… Мне нужно, а я не могу… Не понимаю, как на его могилу смотреть. Не понимаю… Я… блядь… - голос дрогнул и сорвался. – Я не мо… не могу. Он смог остановиться, смог по-человечески поступить, пусть в последний момент, но смог. Он готов был к тому, что я его не прощу никогда. Не стал меня окончательно под хуй подводить. А я не могу хотя бы… Как трусливый шакал сидел в машине… Бухал, безостановочно курил и смотрел на ворота. Там Костя. Которого из-за меня… А я, блядь, не могу к нему выйти… Он там лежит, закопанный, убитый… а я не могу у него прощения попросить…
Я сорвалась с места, лихорадочно прыгнула на него, ледяными руками вцепляясь в шею и прижимая его голову к груди. Паша хрипло выдохнул, подавляя себя, зарылся лицом мне в плечо, больно сжимая, стискивая мое тело и задерживая дыхание. Он мелко дрожал, пытался подавить себя, пока я, всхлипывая, теснее в него вжималась.
- Ты не виноват, Паш… Ты не виноват. – Сбивчиво шептала я, сильнее сжимая его голову. – Не ты его убил, слышишь? Не ты, Паш…
Но понимала, что все мои слова бесполезны. Что он до конца жизни будет думать, что это он виноват. Что его друга, в последний момент отступившего, убили из-за него. Это свойство живого человека, опосля винить себя в трагедии, хотя всё кричит что чувство собственной вины абсурдно. Это свойство живого человека с душой. А Коваль был человеком. Во всей этой страшной, просто ужасающей истории он один из всех остался человеком. И я сейчас себя ненавидела, за то, что поверила его обману. Поверила в то, что он тварь.
- Прости меня, пожалуйста… - выдали мои онемевшие губы, тело задрожало, не в силах справиться с нахлестывающими эмоциями. – Прости, что поверила… Я так не хотела, так не хотела, Паш! Я никому не верила и не поверила бы, если бы это не сказал мне ты сам…
- У меня выхода не было, кис. Я не мог потерять еще и тебя. Уж лучше бы ты ненавидела меня, но вдали. Если бы тебе хоть кто-то что-то сделал из-за того, что я лох такой… Я бы сам, наверное, вздернулся, не дожидаясь пока меня убьют. – Перевел дыхание, но голову не поднял, его пальцы сжали мою кожу спины до трезвящей и гасящей истерику боли. – Сидел тогда в кабинете, смотрел тебе в глаза и понимал, что… всё. Просто всё. Что либо я доигрываю спектакль, либо тебе пиздец. Из-за меня. Хотел заорать, что это не я, что я не убивал Костю, что хотел бы, но никогда не смог… А у тебя взгляд такой ненавидящий… Говорящий, что я не имею никакого права рассказывать правду и тянуть тебя за собой на край. Ты же не отступила бы, моя упрямая сука… - горькая усмешка, быстрый смазанный поцелуй в ключицу. – Не отступила бы, не испугалась, боролась бы за меня, идиота. Но за тварь бы не пошла. Так что я решил, что лучше ненавидь меня, но уйди. Сдохнуть хотелось. Сидел и проклинал себя за то, что… не мог даже намека дать. Когда дверь за тобой закрылась, смотрел перед собой и нихера не видел. Мне казалось, что если ад и существует, то я тогда все его круги прошел, так что помирать уже не страшно. Жутко такое в тридцать лет ощущать. Настолько жутко, что словами не передать.