Мисс Московиц встала. Кровь отхлынула от ее лица, оспины стали заметны.
— Заверяю вас, что мои отношения с мистером Гольдманом носят чисто платонический характер. Мы с ним занимаемся английским в одном классе. — Она не спасовала перед Эммой.
— Умные слова, — издевалась Эмма.
— Утихни, — возопил Лаван. И обратился к мисс Московиц: — Приношу вам извинения, мисс Московиц. Это есть крест, который я несу, — убитым голосом сказал он.
— Папа, не надо, — упрашивала его Сильвия.
Мисс Московиц взяла свои книги.
— Погодите, — попросил Лаван. — Я оплачу ваш чек.
— Через мой труп, — орала Эмма.
— До этого дело не дойдет, — сказала мисс Московиц. — Спокойной ночи.
Оплатила чек, толкнула вращающуюся дверь и вышла.
— Ты невежда, — разорялся Лаван, — ты понимаешь, что ты наделала!
— Ой, я уже не могу — он меня клянет, — выла Эмма, заливаясь слезами.
— Ой, папа, стыд-то какой, — сказала Сильвия. — На нас все смотрят.
— Ну и пусть смотрят. — Лаван не дрогнул. — Пусть видят, как человек тонких чувств и понятий страдает из-за несовместимого с ним невежества. — Он подхватил портфель, нахлобучил шляпу и рванул к двери. Бросил на прилавок деньги, толкнул вращающуюся дверь, выбежал на улицу.
Эмма продолжала рыдать, упав головой на стол, Сильвия пыталась утешить ее.
Лаван завернул за угол, пошел прочь от дома. Радости как не бывало, а когда он вспомнил сцену в кафе, его и вовсе одолела тоска. К своему удивлению, он видел все очень ясно, яснее, чем всегда. Думал о жизни хладнокровно, беспристрастно. Мысли Лавана вернулись к сегодняшним событиям, и на него снизошло умиротворение — он вспомнил, как ему аплодировали. Тоска прошла.
— С моим-то опытом, — вздыхал он, продолжая путь, — какую книгу я мог бы написать!
1943
Признание в убийстве
Пер. В. Пророкова
Дело сделано, мысль эта не выходила из головы, как детская могилка на погосте, и Фарр закрыл дверь, с тяжелым сердцем побрел вниз по лестнице. На площадке третьего этажа он остановился, поглядел в маленькое грязное оконце, выходившее на гавань. Был сумрачный зимний день, но океан вдалеке Фарр разглядел. Хотя у него с собой было оружие — в коричневом бумажном пакете лежала каменная гиря, какие привязывают к оконным рамам для противовеса, — он, забыв об опасности, поставил пакет на подоконник и уставился на воду. Фарру казалось, он никогда не любил море так, как сейчас. Пусть он никогда не пересекал океана — во время войны думал, придется, но не пришлось, никогда не следовал путями морскими, уверен был — обязательно надо. Пока он смотрел на воду, она вдруг словно ожила — в лучах солнца замелькали треугольники белых парусов. Чудесный вид только усилил тоску, и он так и стоял у окна, уставившись вдаль невидящими глазами, пока не вспомнил, что пора идти.
Фарр спустился по скрипучим ступеням в темный душный подвал. Потянул за ржавую цепочку под электрической лампочкой и, когда тусклый свет зажегся, стал искать местечко поукромнее. Разжав руку, он с ужасом понял, что забыл гирю. Он пулей понесся на третий этаж и застыл как вкопанный, увидев сквозь перила, что у окна стоит какая-то старуха, водрузив свой узелок на подоконник, прямо на его пакет. Фарр, с трудом сдерживая волнение, ждал, когда же она обнаружит окровавленную гирю, но она тоже смотрела на воду и уходить не собиралась. Когда же она наконец отошла от окна, Фарр, притаившийся этажом ниже, метнулся наверх, схватил пакет и помчался в подвал.
Ему страсть как хотелось достать из пакета гирю и осмотреть ее, но он не решался. Он судорожно искал, куда бы ее спрятать, но ни одно из мест не счел надежным. В конце концов он разорвал асбестовую оплетку водопроводной трубы, проходившей поверху, и засунул гирю внутрь. Расправив оплетку, он услышал у себя над головой шаги, и его прошиб холодный пот — он испугался, что за ним следят. Он осторожно выключил свет, прокрался к стене и в кромешной тьме присел, скрючившись, за старый пыльный комод, оставленный здесь кем-то за ненадобностью. Затаив дыхание, он ждал, что сейчас сюда кто-то спустится. Фарр решил, что заорет диким голосом и рванет наверх.
Никто не спустился. Из укрытия Фарр выходить боялся — а вдруг это не кто-то посторонний, а отец, чудом оправившись от раны, разыскивает его здесь, как бывало раньше, когда он в пьяной злобе орал на сына — выискивал его во тьме, грозясь пряжкой ремня размозжить ему голову, если тот немедленно не откликнется. Это воспоминание так потрясло Фарра, что он застонал в голос. Не утешало его и то, что отец наконец заплатил за все то горе, которое он принес сыну, самую страшную цену.