— Перебрала девица, — миролюбиво заметил Галько. — С кем не бывает…
— В самом деле перебрала, — недовольно согласился Маркуша. Склонившись печальным лицом к Коташке, он еще добавил: — Вы же не позволите, чтобы ваша подруга одна — во втором часу ночи… — нет, я догоню ее, я прощаюсь, не сердитесь!
— Не догоните — возвращайтесь, — нежно промолвила Коташка.
— Беспокойная девушка. Я когда-то был знаком с ее родителями и со всей их компанией, — композитор на пенсии покачал головой.
Олександра Ивановна, широко раскрыв глаза, думала, что с ресниц может потечь тушь.
5
Ключ наконец попал в замочную скважину. Наталя толкнула дверь внутрь, протянула в потемках руку Марковскому, и он скорее угадал, чем заметил этот жест. Ладонь у Натали была холодная, узенькая и беззащитно нежная. Иван, не переступая через порог, придержал ее пальцы в своих.
— Не прощайтесь, Иван, заходите, — прошептала она, словно боясь напугать или разбудить кого-то.
Девушка шла с ним сквозь ночь через весь город, как по тому узкому туннельно-черному коридору, который вел к материнской мастерской. Берет она сняла с головы и несла в руках, и на волосах оседала холодная влага ночного тумана.
Когда Иван, поддавшись внезапному интуитивному импульсу — а может быть, скрываемому даже от самого себя, полубессознательному желанию не отпускать девушку, — бросился следом за Наталей, он увидел ее под молоденьким, робким деревом, она стояла, прижавшись лбом к холодному стволу, тихая, как само это деревце.
— Было уже. Штамп. Все страдают именно так. И в кино так же.
Он сказал это и подумал — вот сейчас все и будет потеряно. Она либо врежет ему по физиономии, либо исчезнет в этих глухих потемках, лишь чуть пронизанных светом высоких, теряющихся в тумане фонарей.
Наталя ответила устало:
— Конечно, было. Чего не бывало. Только со мной не случалось еще. Кстати говоря, я вовсе не страдаю. Просто голова закружилась.
Отделившись от дерева, медленно и тихо, словно это оно само раздваивалось и отрывалась одна его часть, девушка так же неторопливо двинулась по улице. Иван, словно украдкой, — следом. Наталя и не звала его, и не просила оставить ее одну, да он и не выполнил бы такой ее просьбы. Не мог же он оставить ее посреди этой черной беззвездности неба и мрака улиц, слишком печальной и тревожной казалась ночь в чужом для него городе, и слишком брошенной, позабытой двигалась во мгле эта тонкая девичья фигурка, поникшая и беззащитная в своем одиночестве. И он шел чуть в стороне, не докучая ни словом, ни жестом.
А Наталя не боялась ночного города, она знала его с детства так же досконально, как свою огромную комнату. Тернюк научил ее даже любить этот небольшой, казалось, не очень интересный город, хотя никогда не навязывал девочке своего восторга; он видел неповторимость в ночных, едва освещенных крутых улочках, вдоль которых ночью тихо бродили, вспыхивая и тут же угасая, легкие отблески легенд, пересказов, историй, песен. Только изредка, когда девочке было лет двенадцать, в самый разгар дискуссий, споров, возникавших у них дома, он предлагал: «Пойдем, Алька, проветримся, хватит тебе ежиться в твоем щенячьем кресле, ты уже выросла из него, дай ему чуточку отдохнуть». И они отправлялись бродить по горбатым улочкам. Тернюк ей обещал: «Когда-нибудь я покажу тебе этот город по-настоящему». — «Да чего я тут не видала?» — удивлялась Алька. «А сейчас давай завернем во дворик, где можно без всяких декораций играть «Ромео и Джульетту». Войдя во двор, расположенный между тремя старыми домами, он показывал Наталке, притихшей и чуть сонной, крутую каменную стену, чуть живую, облупленную, крохотные оконца и балконы с чарующими крутыми переходами вверх, к чердакам, по стенам вился виноград — дикий, неухоженный, и Тернюк рассказывал, где должна стоять Джульетта, когда Ромео приходит к ней на свидание; обламывал теплую, гибкую лозинку, дарил ее Наталке, а в маленьких оконцах горел свет, там жили люди, которые даже и не догадывались, что́ за представление у них во дворе, но Наталя была благодарна этим теплым огонькам в окнах — они помогали ей тщательнее осмотреться; и когда она, охваченная любопытством, зараженная восторгом Тернюка, приходила туда днем, дворик не утрачивал ничего из своей загадочности, хотя там бегали дети, стояли у стены большие ящики с мусором, а вдоль балконов сушилось белье на веревках и ходили коты. Наоборот, будничные реалистические детали делали гораздо более близкими самих Ромео и Джульетту, она видела их ровесниками, живыми людьми и тем более верила в происшедшую с ними необычайную историю.