А мамин стиль, ох уж этот ее стиль, эта ее ненасытная всеядность, бросавшая ее на любую работу, заставлявшая хвататься за любой заказ, соглашаться на изготовление самых примитивных плакатиков, рекламных листовок или разукрашенных почтовых открыток! У Марии был редкостный дар — дар предвидения всевозможных событий, подходящих случаев, юбилеев, наград, она была готова к ним без всяких предупреждений, у нее были наперед заготовлены идеи, замыслы и даже эскизы; папа смеялся над ее напористым усердием: «Когда настанет второе пришествие, ты, Мария, будешь стоять на пороге типографии с готовым плакатом на эту тему!» Мама не обижалась, она соглашалась, она гордилась своей оперативностью и предвиденьем, с непревзойденным азартом рассказывала, что нашла на колхозном рынке прекрасную натуру для плаката о доярке. «Поезжай в колхоз, на ферму», — удивленно возражал папа, — а она только отмахивалась: «Некогда, да и что ты вообще понимаешь, пока я буду ездить, кто-нибудь перехватит эту золотую жилу, да и кто знает, попадется ли еще на ферме такая натура — румяная, крутощекая молодичка с блестящими черными глазами». — «Так она же, может быть, перекупщица!» — уже сердился отец. «А разве это будет заметно на плакате?» — упиралась мама. И правда, добропорядочность натуры никто потом не ставил под сомнение. Когда Верховец смеялся над ее цветными открытками, где была изображена их малолетняя дочка с воздушным шариком, мама резонно замечала: «Я же вас, дорогие мои, кормлю, что бы вы ели со своим чистоплюйством, если б не святая Мария? Выращу, выведу Альку в люди, ты, Дмитро, в конце концов определишься и найдешь самого себя — вот тогда я и возьмусь за настоящее». Словесные стереотипы прилипали к маминому языку очень надежно, она пользовалась ими умело, четко и уместно — так, что невозможно было возразить, настолько правдиво они звучали; а то, что она кормила мужа и дочку, и в самом деле была правда, и точно рассчитанный укор, и мамино убежище: ведь ей это и в самом деле нравилось, она и в самом деле носилась в этом омуте вволю, как рыбка по Дунаю, это была ее стихия — житейская, творческая, — если поставленное на широкую ногу производство безвкусицы можно назвать творчеством. В конце концов, кто-то выпускал же это в свет, кто-то покупал и даже любовался этой безвкусицей, так почему же производителю не радоваться и не поверить в итоге в свою непогрешимую правоту? Ох уж этот мамин стиль, когда слова о подлинном искусстве только удобная ширма! Нет, нет — только не это, только не так! Пусть не обязательно всю жизнь играть роли, выдвигающие тебя на первый план как актрису и как личность. Можно быть актером эпизодических ролей, честно по-человечески зарабатывать свой хлеб, выходя на сцену с одной репликой, хоть это и горько, но это не лишает тебя права мечтать о великой, единственной, самой лучшей роли… Все, что угодно, только не раскрашивать открыточки с неправдоподобно алыми пионами или плакаты-однодневки, становящиеся однодневками не потому, что у них такая тема, а потому, что замысел художника и исполнение — однодневны, как однодневно и само чувство, вызвавшее потребность их создать. Теперешние мамины жалкие попытки делать «настоящее», эти ее портреты — разве они не наилучшее доказательство ее художнической обессиленности? Ведь даже и не доказать уже, что когда-то она была способна создать «настоящее».
— Не бросай мастерскую, папа. Скажи, над чем ты сейчас работаешь?
Верховец, несомненно, обрадовался вопросу. Непроизвольно потирая спину — засиделся уже, — он встал со своего стула, прошелся по комнате, бросил взгляд в окно.
— Городской пейзаж — совсем не то, что урбанистический, правда?
— Формально — одно и то же. Но я, кажется, понимаю, что ты имеешь в виду.
— Перечитал я за последнее время много. Я именно так и хотел сказать — не прочитал, а перечитал. И знаешь, что я заметил? Иногда тот, с кем ты абсолютно не согласен в принципе, может одной какой-то деталью натолкнуть тебя на маленькое… открытие, Алька.
Отец обращался к ней, называя ласковым детским именем, — то есть он вроде бы и не знал ее «взрослого» имени, она все еще оставалась для него Алькой — и в то же время была уже зрелым человеком, которому можно вот так довериться.
— Поля Валери знаешь? Мало? Не знаешь? Плохо, но не беда, у тебя впереди достаточно времени.
— Режиссеры уверяют, что актерам вовсе не обязательно читать. Они тогда начинают думать, а это мешает им быть «глиной», из которой можно все лепить.