Б е а т р и ч е (Наталя). Ничего, ничего.
А н д р ю с (Арсентий). Вы что, шпана, хотели ее утащить? Наталя, подай реплику. Там Альгис что-то говорит.
— Мы не шпана… Ты что, Арсентий, хочешь, чтоб я всю пьесу в голове держала?
— Ну, с твоей-то памятью!
А н д р ю с (Арсентий). А зачем же носилки?
— Погоди, Маслов, не так.
— Что не так?
— Всё не так. Бета бросается к нему, осчастливленная его тревогой, а он же должен воспользоваться моментом, неужели ты не соображаешь — ему же надо ее обнять, сперва импульсивно, потому что он и в самом деле обрадовался, что все хорошо, она ведь ему нужна кроме всего прочего и как участница ансамбля, без нее у них не получается…
— А может быть, чтоб показать всем, что он здесь хозяин положения, он здесь надо всеми.
— Погоди, ведь еще никому не известно, какой он подонок.
— Гитару надо отбросить прочь, мешает.
— Да он уже отбросил, хотя Лукас и Юлюс не оставили своих инструментов. Так что тебе надо играть «шпану», ты им должен показать, что Бета принадлежит тебе, что им, таким чистым и светлым, нечего сюда соваться. Еще раз, Маслов?
— Давай.
А н д р ю с (Арсентий). Что случилось?
Он бросается к носилкам, искренне встревоженный: «Бета, Бета!»
«Глупое, упрямое тело, как заставить его слушаться, оно не поддается, надо координировать жест и слово, почему-то сейчас это еще труднее, чем в те долгие часы сидения за роялем, когда я заставляла пальцы вспомнить все выученное в детстве, — от гамм и упражнений хитроумного Черни до сложных опусов Бетховена, когда захотела сама, только сама играть, как играла Бета, иначе была бы фальшь в этом, только условном прикосновении к клавишам — и я добилась своего, — так разве не смогу добиться теперь, когда Маслов так хорошо помогает, он же классный партнер, при таких раскрываешься, видишь самое себя — ну, а как же я, я помогаю ему? Маслов заставляет меня думать, без него я не могла бы так работать».
— Маслов, что ж ты меня не остановишь? Я все сделала не так, а ты видишь и помалкиваешь, это нечестно, Арсентий.
— Но ты же устала.
— Кто сказал: актер, который устает, уже не актер?
— Не знаю. Какая-нибудь знаменитость?
— Ну чем же не знаменитость?.. Наш Петрович сказал. Повторим, Маслов?
— Конечно. Танцуй, Наталя.
«Теперь лучше, — говорит себе Наталя словами Ивана Марковского, — не надо вкладывать в танец отчаяния, пока что никакой трагедии, потому что лишь мне, Натале Верховец, уже дано знать наперед, что случится после, чем все кончится, а Бета ни о чем и не подозревает, для нее прекрасно начался день, она любит Андрюса, она танцует с Андрюсом, и то, что ребята устроили драку, тоже вовсе не беда, Бета разнимает их, но делает это спокойно, легко, это же одноклассники, бывшие одноклассники, и если она чуточку поругивает их, то делает и это весело и мягко, где-то в глубине души ей даже подходит, импонирует, что они дерутся, — ведь это же из-за нее, разве нет? Главное — Маркуша нашел точное действие, через которое все можно передать, а если будет излишек эмоций, что ж — их можно и оборвать, как Чаплин, пакуясь, — в каком-то фильме, — обрывает рукав рубашки, не влезающий в чемодан».
— Браво, Наталя! — Юрко Метелица, опершись о притолоку и пуская кольца сигаретного дыма себе через плечо, в коридор, давно уже наблюдает за товарищами, а они только теперь замечают это. — Танцуешь на самом высоком уровне. А Маслов и вообще на высоте, даже характер прорезывается, ей-богу, правда. Ты же, Арсюша, не в худсовете и не в профбюро, так что, не получая от тебя никакого профита, могу хвалить искренне, а ты можешь верить безоговорочно.
— Верю, а почему бы и нет! Как арбитру международного класса.
Из-под руки Метелицы с неподдельным интересом приглядывается и прислушивается ко всему четырехлетний сын Юрка — отец взял его из детсада и привел в театр; когда начнется репетиция, малыша отдадут под присмотр кого-нибудь из костюмеров или оставят одного в коридоре, заняв чем-нибудь, он уже привычный к этому, но отец на всякий случай стращает: