— Говоришь, компромисс… А я, может, сделал это ради тебя.
Произнеся вслух то, что могло быть и правдой, он, однако, сразу осознал всю нелепость сказанного: для нее. А для себя?
Наталя перестала играть чашечкой, только глотнула кофе.
— То есть как? Какую же роль ты предлагаешь мне в этой ситуации?
— А вот так. Я намереваюсь, хочу остаться здесь.
— Ты еще не поставил спектакль. Никто не знает, какой он будет. Ты — кот в мешке. Для дирекции. Разве что «плечи», как у нас говорят. Племянник замминистра или внук его секретарши.
— Не шути. У меня нет никаких «плеч» ни в министерстве, ни у господа бога, я сам, сам по себе, хочу здесь остаться. Из-за тебя, из-за этого театра.
— Ты что, хочешь его спасать? Какой храбрец! Ты — мессия?
— Опять подшучиваешь, а не стоит. Я же ставлю здесь первый спектакль. Это м о й спектакль, я мечтал о нем сто лет назад, понимаешь? Этот спектакль… Может быть, я не имею права так думать, но знаешь… мне кажется, он выведет меня в люди… Я эдакий капитан, который обрел свой корабль. Что тебе объяснять, чего ты от меня хочешь? Кисмет, да и все.
— Чего я хочу? Ничего.
Мильтинис! Кто-то провозглашает свое художническое кредо из Паневежиса, кто-то — из Вешенской, кто-то — из маленького, спрятавшегося где-то на Полтавщине села, которого и на карте-то не отыщешь. Провозглашает свое на весь мир, — а почему бы не прокричать о себе, не кликнуть клич из этого маленького города, с подмостков этой крохотной сцены? Как славно чувствовать себя гением, не стыдясь стоптанных стареньких башмаков, не пряча их стыдливо под стул! Да, славно, только почему-то щемящее чувство жалости охватило Наталю. Она казалась себе намного сильнее, чем Иван, он, при всей своей видимой самоуверенности и вере в собственную безошибочность, представал перед ней незащищенным, одиноким и в самом деле нуждался в поддержке, и помощи, и вере, и доверии. Ничтожная, мелкая уступка — что она и впрямь значит в ситуации, когда так или иначе решается вся его судьба? Правда, такой уступкой он вряд ли добыл себе какое-то право на работу в этом театре.
Скорее — мизерный аванс на будущие уступки? И не есть ли это начало, первое звено в длинной цепи других, вроде бы таких же крохотных, невесомых, почти непринципиальных уступок? Как жаль, что она, Наталя, в этой ситуации выглядит заинтересованным лицом и все, что она выскажет по этому поводу, может быть трактовано двояко. А может, она ничего не поняла, не сообразила, и все в поведении Ивана было с самого начала хорошо рассчитанной игрой, результатом которой должно было стать место в театре? Да только такой ли уж это театр, стоит ли он уступок? Сперва Иван завоевал популярность у актеров, выступая отважным воякой, настаивая на своем, добиваясь своего, подавая всевозможные идеи, — ну вот хотя бы с малой сценой, которой так хочется молодежи, а теперь — оборотная сторона медали — он начнет добиваться хорошего отношения дирекции, и чем же оказывается она, Наталя, в этой упорной и несколько наивной игре? «Глупости, какие глупости, — Наталя пожимает плечами, — не может этого быть… ради т а к о г о театра…» Ну, а другой, например столичный, театр стоит того, чтобы идти на уступки, соглашаться на компромиссные решения? А что вообще стоит этого? Вот так переходишь от единичного факта, который, может, еще и не факт, к глобальным обобщениям и оперируешь такими категориями… Кто дал тебе этот текст, Наталя?
— Наконец, если ты не захочешь, она не будет играть. Пусть посидит на репетициях, пусть потрудится — это пойдет ей на пользу, а играть будешь ты. Прежде всего — премьеру.