Марковский восполняет недостающие репетиции ночью — почти небывалый случай в нашем театре, все на энтузиазме и на святой вере в удачу. Ходит с красными от бессонницы глазами, невпопад отвечает на вопросы и упрямо не переделывает ничего из того, что ему безапелляционно бракует и. о.
Странные иногда случаются вещи — люди словно навстречу друг другу думают. Об одном и том же, только в разных аспектах.
На месте Марковского, думается мне, умный человек давно бы уже вызвал — простите, не вызвал, а попросил, пригласил, упросил — своего руководителя дипломной работы, чтобы тот так или иначе защитил, поддержал; Маркуша и не догадывается, видно, что так можно сделать, но не мое же дело учить его. Жизнь сама научит, а если нет, ну что ж — вольному воля, как хочет. Вознамерился показать себя — пусть научится искать опору. Даже памятники стоят на постаментах.
«Телефон обрывают, — сказал исполняющий обязанности, пригласив меня к себе, — звонят из газеты, из института, вот только что из Львова отозвались, у меня аллергия на это дребезжание, представляете, все допытываются, что это у нас должен быть за спектакль, и что за режиссер ставит его, и когда премьера или, по крайней мере, просмотр, я не припомню подобного ажиотажа, — видно, эти мальчики и девочки вместе с Иваном Марковским сделали себе недурную и своевременную рекламу? Такой себе небольшой бум?»
Вот и получается — мы думали об одном, только по-разному. Неужели Иван и в самом деле не такой беззащитный и святой, как мне до сих пор казалось?
Современный способ привлечь к себе внимание. «Шокируют окружение, — гневался и. о., — иначе кто ж их заметит? И каким образом, — недоверчиво уставился он на меня, — в городе стало известно, на какой день назначен просмотр?»
Он так недоверчиво смотрит на меня, что я забываю мудрое правило: не оправдывайся, пока не обвинили, — и начинаю доказывать, что меня и. о. мог бы не подозревать в том, что я будто бы выношу из театра производственные тайны, хотя, по правде говоря, что же это за тайна?
«Этот ваш Марковский, — не слушает меня и. о., — вывернул как перчатку все содержание спектакля, выстраивает все на внешних эффектах, это эклектика, ничего своего, наивные ученические приемы, — и такой мысли придерживаются все профессионально грамотные люди в театре».
Маркуша разрешал приходить на репетиции актерам, не занятым в спектакле, — подумал я, — полтеатра сидело у него в зале, и с кого теперь спросишь, что город знает, когда будет просмотр, что идут разговоры про какой-то необычный спектакль?
Эклектика, только и всего, занял где что мог и подает эту смесь как эксперимент, — и. о. очень жалеет, что пустил все на самотек, надо было раньше присмотреться и прислушаться, парню поверили, слишком много позволили, а он воспользовался доверием, он экспериментирует с труппой, которой не знает, и потому все может кончиться слишком печально для театра. Коллектив втянут в бурные споры по поводу проходного, никому не нужного спектакля, вместо того чтобы серьезно заняться подготовкой к творческому вечеру Стерницкой.
Только теперь я окончательно осознаю, как мне не повезло: и творческий вечер Олександры, и спектакль Марковского — все придется улаживать, успокаивать, приводить к общему знаменателю. Дипломат при главном режиссере — вот как должен называться завлит, мне ужасно не повезло, что все так сошлось во времени — и визит в Москву, которого не было, и премьера, которой может не быть, — хоть бы с бенефисом обошлось. Похоже на то, что спектакль Маркуши — помеха творческому вечеру; и. о. говорит, что мы все должны отдать надлежащую честь своей коллеге, которая заслуживает этой чести, и мы наверно обидим ее, если не уделим ей всё внимание…
Если бы кому-нибудь пересказать весь наш разговор в деталях и описать события так, как они происходят, каждый: сказал бы, что очерчивается вполне привычная стандартная ситуация; молодое, зеленое и отважное жаждет во что бы то ни стало самоутвердиться, показать себя, доказать свое право на существование и свою правоту в целом, а солидного возраста ретрограды не принимают ничего нового; да, не воспринимают, возражают и преграждают путь; испокон веков сложившаяся ситуация должна была наконец возникнуть и в нашем театре. Я пробую сосредоточиться на одном: как же так вышло, что сперва и. о. отпустил вожжи и разрешил Марковскому ставить спектакль, как тот считал нужным? И в чем причина нынешнего положения? Ирина Котовченко? Ироническое отношение Марковского к работе и. о., откровенные насмешки над его спектаклями? Принципиальная позиция и. о. — он, быть может, и в самом деле убежден, что у Маркуши плохой спектакль? Или — профессиональная зависть? А может, все разом, весь букет причин?