«Я думаю, ты управишься с этим делом, — переходя на «ты», говорит и. о., — надо уже заказать билеты через администратора, и хватит про забияку Марковского, есть проблемы поважнее, парень как приехал, так и уедет. Правда, до меня дошли слухи, будто он имеет намерение здесь остаться, осчастливить нас, попросившись сюда на работу. Ты не слышал, он имеет возможность организовать такой вариант через министерство?»
К счастью, не слышал. Да и в самом деле, довольно о Марковском. Я приду на вечернюю репетицию, разумеется, приду, но надо отшлифовать до малейших подробностей весь сценарий проведения бенефиса Стерницкой, чтоб не угрожали накладки. «Так что, — говорю я и. о., сводя все это к общему знаменателю, — Стерницкая считает, что нет нужды показывать сцену из «Оптимального варианта». Как аргументирует? Да довольно логично, по правде говоря: ведь спектакль идет почти накануне юбилейного вечера, так и в самом деле — зачем дублировать?»
И вот последний вариант вступительного слова (здесь, не скупясь на похвалы, дадим еще несколько острот для разрядки атмосферы); конечно, вечер может вести Ирина Котовченко, как представитель младшей генерации, можно сказать, ученица Стерницкой, — тут мы не погрешим против правды, ведь так? И. о. доволен статьей в «Украинском театре», не часто о нашем театре пишут в таком тоне и в таком масштабе, я киваю головой и думаю о том, что моя жена вряд ли будет в восторге от непредвиденной поездки в Москву, но накануне я обязательно приглашу ее на творческий вечер Олександры и тем хоть малость утихомирю, командировка — это командировка, косметики искать не собираюсь, кое-что, разумеется, привезу, дети тоже заглядывают в руки, когда откуда-то возвращаешься, это можно понять; уж конечно придется привезти кое-что.
В четыре придет парень из газеты, он собирается поговорить с Олександрой; с художником все решено; в кабинет без стука — либо я не услыхал — вошли Маслов и Метелица, занятые в спектакле Марковского актеры, и трудно было сориентироваться, кто из них первый бросил фразу: «Ну сколько же это может продолжаться, разве в такой недоброжелательной атмосфере можно работать? Мы же готовим спектакль, а не забавляемся. Кто распускает идиотские сплетни, будто у Марковского заранее написана рецензия на спектакль и выслана в Киев?»
«Мы, кажется, сегодня еще не виделись с вами, — говорит и. о. — Так не будете ли любезны сперва поздороваться?»
Жаль, что им никто не советовал воображать в таких случаях веточку весенней мимозы.
И. о. попросил меня прийти на вечернюю репетицию спектакля Марковского, там я еще раз увижу обоих этих ребят, еще получу это удовольствие, и потому сейчас я решил уйти, чтобы не мешать разговору.
5
«Вот так, — сказала Олександра Ивановна, — теперь хорошо». Маленький элегантный транзистор тихо и ненавязчиво исполнял мелодии Моцарта. Можно было покрутить чуткий выступ черного колечка — и транзистор так же тихо и услужливо воспроизвел бы современную эстрадную музыку, но Олександра Ивановна предпочитала сейчас Моцарта. Она принялась переставлять книги на полках, она решила во что бы то ни стало найти недавно купленного Плутарха и все не находила его. Никак не могла вспомнить, не дала ли кому-нибудь почитать, — да кто бы мог просить у нее Плутарха, ее необыкновенно радовало это приобретение, словно с добрым знакомым встретилась — взяла с прилавка книгу в красивом издании, суперобложка поблескивала на свету, под ней таился темновато-матовый твердый переплет, и можно было раскрыть книгу на любой странице и не бояться, что наткнешься на бессодержательные разглагольствования или вычурные формулировки. Написанное Плутархом, такое далекое, да и, по сути, чужое, почему-то не вызывало протеста; наоборот, привлекало простотой и доступностью. Стерницкая больше всего любила книжные лавки в районных городках, куда они выезжали с театром по субботам и воскресеньям показывать спектакли. Во Львове последнее время у книжных магазинов стояли бледнолицые юноши с большими сумками, где, как таинственные сокровища, лежали книги, и ребята шепотом обещали найти, продать, достать, обменять детектив на Ремарка, Ремарка — на Достоевского, Достоевского — на Пастернака, а того, наконец, — на какой-то древнекиевский раритет. Многоразовый обмен, где уравнивались неравнозначные величины, раздражал и разочаровывал актрису, она боялась, что этот способ находить нужную книгу, который постепенно прижился и в их небольшом городе, в конце концов приведет к тому, что останутся одни только имена и заглавия, лишенные внутреннего содержания. А вот в маленьких лавчонках было порой тесно, темновато, пахло лежалой бумагой, а то и хлебом, парфюмерией, рисом, — случалось, там продавали не только книги; но, хотя и туда добирались порой бледные юноши с загадочным выражением лица, от них в этих лавчонках не оставалось следа. Попадались и другие, не похожие на эти лавчонки книжные магазины, где хватало простора и света. Так же, как сейчас дома, тихо и ненавязчиво ласкала слух в магазине какая-то мелодия. Девочки-продавщицы приносили с собой собственные магнитофоны или транзисторы, эти девчонки из книжных магазинов не походили на своих коллег, работающих, например, в рыбном или овощном. Их прически выглядели изысканными, халатики — модными, чистыми, и в туфлях с вызывающе высокими каблучками ноги, верно, уставали до боли, но продавщицы не позволяли себе переобуться в тапочки. Правда, речи этих девочек были не столь изысканны, как их халатики и прически; да и выглядели они соскучившимися без большой работы — не так уж много покупателей заглядывало к ним в течение дня. И воздух тут был чистый, каждый, кто все же переступал порог магазина, мог сесть в мягкое, обитое клетчатой материей кресло, не торопясь просмотреть книгу, а потом не купить ее.