Ага, так как там было с «Оптимальным вариантом»? — спросит она завлита, если застанет его в театре. Как там было? Да нет, не с самим спектаклем, а с рецензией. С рецензией на спектакль? Подняв ногу, чтобы сделать шаг, обязательно надо шагнуть, иначе потеряешь равновесие и упадешь. Об этой рецензии ходили какие-то слухи… или, может, это пустая театральная болтовня?
На лестнице она еще раз пробежала глазами письмо и спрятала его в сумочку, вместе с измятым конвертом.
В двух шагах от ее дома, чуть ли не в самом центре города, цвели яблони. Кто-то разжег костер, чтобы обогреть деревья в цвету. Яблони поблескивали влажными лепестками. Снег уже не шел. Давно не шел, но она была дома и не заметила этого.
Вдоль каменной стены старого дома ползла тонкая, как паутинка, трещина. «И правда стоит сделать ремонт, — подумала Стерницкая. — Придется пережить это стихийное бедствие, не теперь, так в четверг, а все равно придется».
6
И позволяет себе такие шутки! Точно я мальчишка. Мальчишка на побегушках. На службе у каждого из них — и у нее особо. Она подходит ко мне, щелкнув пальцами. Звонко, как будто подзывает к себе слугу, щелкает пальцами, садится напротив, закидывает ногу на ногу. Славно, ничего не скажешь, ноги у нее еще вполне приличные, не много в театре таких красивых ног. Закуривает сигарету. Кажется, что она нарочно играет кого-то, я только не узнаю — кого. Честное слово, играет: прищурилась, трет переносицу, вроде бы поправляя очки, морщинки возле носа стали глубже, губы она обычно не красит — сегодня подчеркнула их форму яркой помадой. Играет. Спрашиваю нарочно, чтобы начать разговор, как ей понравилась статья в «Украинском театре». «Ничего, нормальная статья», — отвечает она. Не намерена ли она изменить что-нибудь в программе, добиваться выпуска еще одной афиши, специального буклета? На все это нет времени. Передо мной лицо упрямой и самолюбивой примы, которая не ведает отказа ни в чем, диктует свои условия режиссеру и всему театру, терроризирует костюмеров и парикмахеров. Ей и в пятьдесят лет может вздуматься играть Джульетту. За Олександрой я до сих пор ничего подобного не замечал, но кто его знает, всякое может статься, выражение лица у нее именно такое: как раз впору просить роль Джульетты или подавать творческую заявку на Беатриче. Хотя, казалось бы, при чем тут я, при чем тут бедняга завлит, когда есть и. о. и дирекция? А кроме всего прочего, я уже представлял себя сидящим в автобусе на пути из аэропорта в центр Москвы.
Олександра в образе избалованной и бесцеремонной примы еще старательнее прищуривает глаза, откладывает сигарету, опирается подбородком на обе узкие и тоже еще довольно красивые ладони, и от этого глаза у нее становятся совсем узкими, подтягиваются до самых висков. Она глядит на меня взором хитрой и злой девчонки (поразительно — неужели у, мягко говоря, немолодой женщины может быть такой взгляд?) и говорит: «Послушайте, мой дорогой, так что там было с этим вашим «Оптимальным вариантом»?
«Послушайте, мой дорогой, так что там было с этим вашим «Оптимальным вариантом»?» — возникает у меня желание передразнить ее.
— Как это — что было? Вы же сказали, что не хотите показывать на юбилейном вечере сцену из этого спектакля. При чем же тут «что там было»?
— Я не о том. Сцена — это само собой. Я о другом.
— Вы хотите спросить, как Марковский, — откуда у нас в репертуаре эта пьеса? Так вы же это знаете не хуже меня.
— Да нет же, не торопитесь. Опять не то. Ох, какая у вас расфокусированная физиономия, мой дорогой! Я хочу знать — как родилась рецензия на этот спектакль? Говорят, будто автор — из скромности, что ли, — поставил, ну, скажем, псевдоним, воспользовавшись — с разрешения, разумеется, только с разрешения — чужой фамилией… Ну, как там у Андрея Вознесенского, как он писал, не помните?
Так как же там — насчет порнографии?
Цветущая веточка мимозы? Дудки! Ободранный куст на обочине. Колючка. С утра — Шоу, в полдень — Вознесенский. Что еще будет до вечера? Она хочет знать, как там было с рецензией на «Оптимальный вариант»? Было, как должно было быть. И. о. попросил организовать рецензию, я обратился к одному из наших постоянных авторов, преподавателю института, но тот был занят своими делами, у каждого, в конце концов, свои оптимальные жизненные варианты, я помог — написал рецензию, а он согласился поставить под нею свою подпись, ну и что ж такого, я прекрасно имитировал его стиль, никто бы не догадался, не вздумай он сам шутить по этому поводу, не расскажи, да к тому же еще похвалив меня: «Ну и мастер, я и сам через десять лет не узнаю, чьей рукой писано!» Святая и чистая Олександра Премудрая хочет знать, как это было? А играть в таком спектакле — это не порнография духа?