Выбрать главу

Бета погибала, убивая зло.

Стерницкая видела ее теперь там, в том световом столбе, над сценой, над залом, тонкая фигура девушки казалась огоньком свечки там, вверху, все должно было дойти до самоуничтожения, чтобы в конце Андрюс искал страшного ответа на страшный вопрос.

Л у к а с. Теперь только в петлю, в петлю…

Ю л ю с. Не торопись. Нас все равно четвертуют…

А н д р ю с. Но за что? За что?

К чему относился этот в беспамятстве, в безнадежном страхе и смертельной неприкаянности шепотом — и в то же время с надрывом, во весь голос произнесенный вопрос? К тому, чем пригрозил им всем Юлюс, или к самому поступку Андрюса?

Кто-то тронул ее за рукав, и она содрогнулась. «Я к вам, — прошептал у ней над ухом кто-то невидимый и неожиданный, но она все еще продолжала смотреть на сцену, — я к вам, мы договаривались на четыре, простите…» — «Договаривались? С кем? О чем? Да, простите, бога ради, я помню: интервью».

— Почему в зале посторонние? — хрипит Марковский. Он поднимается, зацепив ногой шнур микрофона, тянет его за собой, микрофон падает на пол. — Почему в зале посторонние? Сколько можно? Я же просил, до каких пор это будет продолжаться?

Олександра Ивановна знает, что до сих пор он никому не запрещал заходить в зал во время репетиции, непривычные к присутствию чужих, актеры сперва нервничали и чувствовали себя скованно, а потом привыкли, скованность исчезла, стало обычным, что в зал заходили актеры, не занятые в спектакле, а вот теперь Маркуша озлобленно спрашивает: почему в зале посторонние? Конечно, он устал от перешептывания, от разговоров за спиной, он наверняка пребывает в состоянии наивысшего нервного напряжения, не видит как следует всего сделанного, а лишь разрозненные лоскутки; охватит все одним взглядом и постигнет цельность своего решения лишь на последнем прогоне, а то и во время просмотра, и тогда узнает, что надо еще докончить, только тогда сможет прислушаться к советам, принять их или отбросить, пока же все эти разговоры, советы, перешептывания, сочувствия и недоброжелательность только мешают, не дают сосредоточиться, думать, чувствовать.

— Прошу посторонних выйти, — едва прорываясь через хрипоту, говорит Маркуша. Он и понятия не имеет, кто стоит в зале, но не желает видеть посторонних. — И дайте свет в зал, почему в зал не дают света?

Что можно назвать современным в искусстве? — спрашивает себя Олександра Ивановна. — Наиболее живучее? Модное? Самое заметное? Самое оригинальное? Или то, что говорит самую святую правду о жизни? Хорошо, когда пьесу пишут ни тепло и… ни холодно и действие в ней происходит где-то здесь и не здесь, когда боятся поразить точностью, — и хорошо, когда эту пьесу играют не приблизительно, играют, не боясь зацепить за живое.

— Какая прекрасная работа у Натали, — говорит громко Стерницкая, — она проникла в душу своей Беты, разгадала ее душу.

— Правда? — радостно, непосредственно спрашивает ее журналист, и она только теперь осознает его присутствие, присматривается к нему. — Вы правда так думаете? Вы только что смотрели репетицию? Вам нравится?

— Смотрела, — говорит актриса. — Только «нравится» не определение уровня спектакля. О подобной работе надо говорить совсем иначе.

Журналист смущается, он понятия не имеет, что Стерницкая рада — интервью началось прекрасно, как нельзя лучше.

— Ей надо отдохнуть после такого напряжения, сыграть потом что-нибудь легкое и радостное, но если появится пустота, ее надо немедленно заполнить. Пустоты быть не может, — объясняет она журналисту. — Вы тоже смотрели спектакль? Я правильно поняла — вы о нем хорошего мнения, правда?

— Вы знаете, я случайно попал, но что ж это такое? Я такого в нашем театре никогда не видел, и скажите, правда, что говорят, будто режиссер Марковский просто нарывается на скандал? По-моему, это какая-то глупость, сплетни, а?..

— Бога ради! — Актриса моргает, как будто ей в глаз попала пылинка. — Бога ради!

Газетчик еще больше смущается:

— Простите, я не…

После каждого слова он как бы ставит многоточие, и это смешит Стерницкую: высокий, большеголовый, с огромной гривой волос мужчина лет тридцати — она до сих пор никогда его не видела, — такой крупный, сильный… и после каждого слова — три точки?