И он остался на заводе. Трудился так же, как обрабатывал бы землю. Трудился, как умел, — самым обычным образом. Окончил десятилетку, потом школу мастеров. Когда назначили бригадиром, принял это как необходимость, чтобы продолжать трудиться. В институт не поступал, хотя возможность такая была. Перемены на заводе воспринимал так же, как перемены в собственной жизни. Сперва даже не замечал, что вместе с переменами на заводе менялось что-то в нем самом. Он этого не анализировал. Просто не приходило в голову. Завод должен был расти, а он должен был кончать школу, становиться бригадиром, учить людей, которые знали меньше его, директор должен был приступать к работе в тот же час, что и он сам, и идти не в кабинет, а сразу в цех и тоже приниматься там за дело, — ведь должен же кто-нибудь показать, как делается то или другое, а ежели никто, кроме директора, на ту пору не знал этого, то стоит ли удивляться тому, что сам директор становился к станку? Это было так же неудивительно, как если бы кто-нибудь взялся копать землю. Земля должна быть вскопана, и не имеет значения, кто это сделал. Работу надо довести до конца, и не имеет значения, кто ее выполнит.
Одни оставляли завод, другие добивались большей зарплаты, высшей должности — с ним этого не бывало. Предложили ехать на обучение на другой, большой завод — с радостью согласился. И только там понял — нет, скорее ощутил, — что и у себя дома, на своем предприятии, может способствовать тому, чтобы завод стал крупнее, мощнее, чем был. Почувствовал, что от него зависит еще кое-что кроме хорошо выполняемой работы. Вернулся он домой охваченный щемящей болью от сознания, что его ждет там все то же маленькое предприятие, которому еще так далеко до подлинного совершенства. Между тем к нему медленно приближалась слава. Он не добивался ее, он даже не подозревал, что все может начаться с самого обыкновенного разговора с газетным корреспондентом.
Но, и обретя славу, он остался самим собой. Так бывает, когда зерно, заложенное в почву, в конце концов пробивается сквозь толщу грунта на свет. Или когда ручей вдруг становится глубокою рекою, хотя течет все меж тех же берегов, не меняя русла. Чистая и нерушимая цельность оставалась в человеке. Так мраморная глыба, обтесанная снаружи, начинает светиться изнутри теплым лучом, оставаясь все тем же монолитом.
Женился. Жена умерла при родах. Сына воспитывал сам. Тот был совсем другим. Недоверчивый, стремительный — молодой. Появилась квартира, все в квартире, потом — автомашина: мог купить машину, заработки были уже солидные. Сын пошел учиться в институт, отец получал награды за свой труд — и вот наступил год, когда выяснилось, что цех, в котором он работал, заводу, в сущности, больше не нужен, настолько изменился профиль производства. Завод приступал к выработке новой продукции, новая продукция требовала новой площади, вытесняла все отжившее, вошла даже в цех, который был первым, который больше, чем все на заводе, принадлежал ему, был воистину его жизнью, смыслом его существования не потому, что так писали о нем в газетах, а потому, что это и впрямь было так, — это была его работа, другой он не знал и не желал, если бы захотел, то, верно, пошел бы искать. Это проще, чем решение покинуть деревню и уйти в город, принятое в тот давний послевоенный год. Оборудование из цеха передавали новому заводу — для него возводились корпуса на другом конце города, и в цехе оставалась всего одна производственная линия, с которой сходила та, прежняя, привычная продукция, и при ней оставался он, мой герой, и те рабочие, что обслуживали ее, трудились здесь, как на земле, не год, не два и даже не десять. Остальные находили себе дело тут же, рядом, в соседних цехах, меняли профессию, готовились перейти на тот, новый, строящийся завод.
Мой герой не думал покидать свою работу, свое место и оставался на посту с полным сознанием необходимости того процесса, который происходил у него на глазах, — без горечи и обиды; он радовался, что из его — именно из его — цеха теперь заново рождается завод, но не мог покинуть этот почти не существующий цех. Так же, как не покидал его на протяжении тридцати лет.