Присяга кабинета состоялась в бывшем дворце губернатора Восточного Пакистана, ныне отведенном президенту республики. Здание пострадало во время осады — в стенах виднелись пробоины от снарядов, пулевые отверстия, окна выбиты, штукатурка и лепные украшения осыпались. Пустовавшие в течение месяца помещения дворца сейчас заполнились людьми. В одном из центральных залов собрались видные деятели национально-освободительного движения, члены дипломатического корпуса, множество журналистов. Президент и Верховный судья в длинных париках и средневековых мантиях по старинной традиции приняли присягу.
14 января премьер-министр созвал пресс-конференцию, на которой изложил основные принципы политики нового государства, а на следующий день он согласился дать интервью нескольким корреспондентам, представлявшим крупные органы печати, телевидение и радио.
Двухэтажный каменный особняк в глубине тенистого сада, кусты алых роз у открытой террасы. Перед главным входом высокий флагшток с развевающимся национальным стягом республики. Это официальная резиденция премьер-министра, тот самый дом (ранее вилла президента Пакистана), где в марте 1971 года проходили переговоры Яхья Хана с Муджибуром Рахманом о передаче власти избранникам народа, переговоры, которые так неожиданно были прерваны.
В приемной тесно от посетителей. У двери кабинета премьер-министра нас поджидает его секретарь по прессе.
— Очень прошу, не больше 15 минут, — шепчет он скороговоркой и распахивает створки двери, пропуская нас.
Подняшвись из-за большого письменного стола в дальнем углу просторной комнаты, навстречу идет хорошо знакомый по многочисленным фотографиям высокий худощавый человек, лет пятидесяти, в очках, с волевым, может быть, даже жестким лицом. Длинные темные с проседью волосы, седоватые усы.
И по внешнему облику Муджибур Рахман — прирожденный политический лидер: уверенные движения, мощный голос, повелительный взгляд.
Одевается Муджибур Рахман всегда одинаково. На нем национальный костюм — белые брюки и белая рубаха без воротничка, поверх которой черная безрукавка, получившая в Бангладеш название «сюртук Муджибура». Он не пьет алкогольных напитков и запретил подавать их на официальных приемах, но страстный курильщик и никогда не расстается с трубкой.
Мы сели в кресла вокруг низенького газетного столика. Муджибур Рахман первым начал разговор.
Прежде всего я хотел бы выразить глубокую признательность великому Советскому государству, его руководителям, которые подняли голос протеста против террора. Народ Бангладеш никогда не забудет о помощи СССР, оказанной в трудный для нас час.
В молодости мне довелось прочесть немало книг по истории вашей страны, о русских революционерах, которых цари ссылали на каторгу в Сибирь. Находясь в пакистанской тюрьме, я не раз думал о них и верил, что дело свободы восторжествует, так же как оно победило в России.
После 26 марта 1971 года сообщения мировой прессы о положении в стране и судьбе лидера восточных бенгальцев были крайне противоречивы. Мы просим Муджибура Рахмана рассказать о событиях тех дней.
Действия военной хунты не были для нас совершенно неожиданными, — вспоминает он. — По моему указанию руководители Народной лиги ушли в подполье, но я остался дома. За моей резиденцией была установлена непрерывная слежка. Нам стало известно, что враги решили организовать на меня покушение, а вину свалить на левых экстремистов. Это дало бы военной хунте возможность оправдать карательные операции.
Вечером к моему дому подъехал грузовик с солдатами специальных частей «командос». Открыв огонь из автоматов, они ворвались внутрь. Тогда я вышел к ним и сказал: «Если вы пришли за мной, арестовывайте, но прекратите стрельбу».
Муджибура Рахмана продержали на территории военного городка Дакки до 1 апреля, а затем тайно переправили в тюрьму, расположенную в пустынной местности Западного Пенджаба. Он был полностью отрезан от внешнего мира, не получал ни газет, ни писем.
Когда Яхья Хан вынужден был подать в отставку и президентом стал Бхутто, он посетил бенгальского лидера и попытался убедить его в необходимости сохранить, хотя бы формально, единство Пакистанского государства. Однако Шейх твердо заявил, что он сможет вести переговоры только по возвращении на родину и после консультации с другими партийными руководителями.
Вернувшись в Дакку, Муджибур Рахман убедился в том, что воссоединение восточной и западной провинций невозможно: слишком много жертв принесли бенгальские патриоты в борьбе за свою свободу.
Мы просим Шейха рассказать в основных чертах о политическом курсе молодой республики.
— На международной арене, — отвечает он, — мы выступаем за неприсоединение, мирное сосуществование, дружбу народов. Во внутриполитической сфере наша цель — развитие страны по социалистическому пути. Однако совершенно ясно, что мы не в состоянии решить эту задачу быстро. Поэтому наряду с государственным сектором, который охватит ключевые отрасли промышленности, национализированные банки, страховые компании, будет существовать также частный сектор. В то же время мы не допустим образования монополий.
— На мой взгляд, — подчеркивает Муджибур Рахман, — представители рабочих должны участвовать в управлении предприятиями — как государственных, так и частных.
Особое внимание наше правительство уделяет аграрной проблеме. У многих крестьян нет земли. Мы предполагаем распределить все пустующие земли среди бедняков, постепенно создавать в деревне кооперативы, помогать им кредитами. Ежегодно сельские жители терпят большой ущерб от наводнений во время муссонных дождей. Мы планируем широкое ирригационное строительство. Если удастся укротить стихию, урожай возрастет и страна сможет обеспечить себя продовольствием. Эти задачи мы намерены решать вместе со всем народом и в сотрудничестве с другими прогрессивными партиями.
КТО НАПРАВЛЯЛ УБИЙЦ?
Дакка, 18 января — 22 марта
Вдоль серой каменной стены на высоте в полтора человеческих роста протянута колючая проволока. На воротах вывеска: «Институт физической культуры». За оградой видны несколько двух- и трехэтажных зданий — учебные корпуса и общежития. На крышах оборудованы огневые точки, обложенные мешками с песком. Посреди баскетбольной площадки вырыт блиндаж.
— Кто вы такие?
Узнав, что мы советские журналисты, незнакомец протягивает руку.
— Вы наши друзья. Для вас двери всегда открыты.
Встретившего нас бенгальца зовут Хан Маджлис. Он директор Института физкультуры, здание которого в годы правления военной хунты было одним из самых зловещих мест в Дакке. Здесь располагался штаб организации ультраправых религиозных фанатиков «Аль Бадар».
— Альбадаровцы появились здесь в начале сентября. Их было легко распознать: они носили униформу — шаровары и рубахи пепельного цвета, все отращивали бороду, подстриженную клином, — возможно, считали это признаком ортодоксального мусульманина, — были вооружены новенькими карабинами и автоматами китайского производства.
Студентов, преподавателей, сотрудников выгнали из общежития. Выселили и меня, но я все это время снимал комнатушку в доме по соседству и оказался очевидцем того, что происходило на территории института.
Директор вводит нас в гимнастический зал. Шведские стенки, баскетбольные щиты… Трудно представить себе, что совсем недавно здесь была камера пыток и спортивные кольца, свисавшие с потолка, использовались в качестве дыбы. Но это так. Институт в последние месяцы оккупационного режима был превращен в концентрационный лагерь. Сюда ежедневно доставляли арестованных бенгальцев.