Но шлюпка приближалась очень уж медленно, и капитан Делано поневоле начал испытывать досаду; еще немного — и досада сменилась беспокойством; когда же, уронив взгляд вниз, точно из театральной ложи, на палубу, он различил в толпе теперь замкнутое и безразличное лицо того испанца-матроса, который, как ему казалось, делал ему знаки с русленя, к нему опять возвратились прежние страхи.
Совсем как лихорадка, не шутя думал капитан Делано, не успеет пройти, как начинается снова.
Сам устыдясь этого нового приступа, он, однако, был не в силах полностью ему противостоять и, призвав на помощь все свое добродушие, поневоле был вынужден прийти к компромиссу.
Да, это странный корабль; и странная у него история; странные люди собрались здесь на борту. Но и только.
Чтобы не давать воли праздным страхам, он в ожидании шлюпки попробовал скоротать время, перебирая в мыслях замеченные прежде странности в поведении капитана и команды. И прежде всего выделились четыре непонятных обстоятельства.
Во-первых, случай, когда раб набросился с ножом на молодого испанца, а дон Бенито посмотрел на это сквозь пальцы. Во-вторых, тираническое обращение дона Бенито с чернокожим великаном Атуфалом — будто малый ребенок водит за носовое кольцо африканского буйвола. Потом избиение двумя неграми одного матроса — проступок, за который никто не получил даже выговора! И наконец, раболепная покорность, выказываемая всеми на судне, и прежде всего неграми, капитану, — словно здесь опасаются малейшим непослушанием вызвать его деспотический гнев.
Сопоставленные все вместе, эти факты как-то не вязались между собой. «Ну, так что из того? — думал капитан Делано, посматривая на приближающуюся шлюпку. — Что из того? Да, верно, этот дон Бенито — самодур. Но мне и раньше случалось встречать ему подобных; хотя, конечно, он в своем роде превосходит любого. Ну, да ведь испанцы, — продолжал он мысленно, — вообще странный народ, самое это слово „испанец“ содержит в себе какой-то таинственный, интриганский, заговорщицкий призвук. И, однако ж, я уверен, что все они по большей части славные ребята, не хуже любого жителя Даксбери, что в штате Массачусетс. Ну, слава богу! Наконец-то подошел мой „Скиталец"“.
Едва шлюпка с тремя смолеными бочонками пресной воды на сланях и грудой сморщенных тыкв на носу ударилась о борт фрегата, как негры шумной толпой ринулись на шкафут, теснясь и свешиваясь над водой и восторженно приветствуя прибытие долгожданного груза. Напрасно четверо щипальщиков пакли начальственными окриками пытались их отогнать.
И тут на юте снова появился дон Бенито со своим телохранителем, быть может, раньше времени привлеченный поднятым шумом. Капитан Делано попросил у него позволения самому раздать воду, чтобы всяк получил равную меру и ни один не причинил себе вреда неумеренностью. Но как ни разумно и, по словам самого же дона Бенито, ни любезно было это предложение, испанский капитан отверг его не без резкости — словно, сознавая свою непригодность как командира, он с ревностью бессилия всякое вмешательство воспринимал как личное оскорбление. Так, во всяком случае, понял это капитан Делано.
Бочонки с водой стали вытягивать на палубу, и в это время в суматохе у трапа один из негров случайно толкнул капитана Делано; тот, уступив порыву и даже не подумав о доне Бенито, властно и беззлобно прикрикнул на негров и наполовину в шутку, наполовину всерьез замахнулся на провинившегося рукой. Все негры и негритянки замерли на месте, кто как стоял, и несколько мгновений все оставались недвижны, а от одного щипальщика пакли к другому, точно меж чуткими телеграфными столбами, пробежало за эти мгновения какое-то тайное слово. Капитан Делано в недоумении наблюдал столь странную сцену. Вдруг дикари-точильщики привстали вверху на своих местах, и раздался короткий возглас дона Бенито.
Решив, что по знаку испанца его собираются схватить и зарезать, капитан Делано хотел уже было прыгнуть с борта в свою шлюпку, но увидел, что почтенные щипальщики пакли, покинув свои возвышения и спустившись на палубу, сердечными голосами побуждают всех негров и белых осадить назад, а его в то же время дружески и даже шутливо знаками призывают не обращать внимания на эдакие глупости. Дикари-точильщики сразу же вновь спокойно уселись на свои места, скрестив ноги, точно мирные портняги, и вот уже чернокожие и белые снова дружно тянули канаты, с песней подымая бочки.
Капитан Делано оглянулся на дона Бенито. Слабосильный испанец в эту минуту становился на ноги после очередного припадка, который опять свалил его в объятия черного слуги, и при виде его тщедушной фигуры капитан Делано сам подивился, как мог он поддаться панике и допустить, что такой человек, при первой же пустячной, как теперь видно, заминке теряющий власть над собой и своим судном, коварно и планомерно замышляет злодейское убийство.
Бочки были подняты на палубу, подручный стюарда принес груду кружек и плошек и передал просьбу дона Бенито: пусть капитан Делано сделает то, что предлагал раньше, — разделит воду между всеми, кто находится на борту. И капитан Делано с республиканским беспристрастием принялся разливать эту республиканскую влагу, которая всегда стремится к равенству, сохраняя повсюду один уровень; он оделял одинаково и белого старца, и черного юнца, сделав лишь одно исключение — для больного дона Бенито, чья немощь, если не ранг, требовала добавочной порции. Ему первому капитан Делано поднес большой кубок воды, но тот, как ни мучила его жажда, отпил из него не прежде, чем отвесил американцу несколько церемонных благодарственных поклонов, а довольные африканцы любовались этим обменом любезностями и одобрительно хлопали в ладоши.
Две наименее сморщенные тыквы были отложены для капитанского стола, а остальные прямо на палубе разделены на куски и розданы для всеобщего угощения. Но хлеб, сахар и сидр капитан Делано собирался отдать одним испанцам, и главным образом самому дону Бенито. Однако тот не согласился, восхитив своим справедливым отношением честного американца, и все, что было привезено, разделили по толике между всеми, как белыми, так и черными, — не считая одной бутылки сидра, которую верный Бабо унес и спрятал для своего хозяина.
Здесь следует заметить, что капитан Делано так же, как и в первый приход шлюпки, и на этот раз тоже не позволил своим людям подняться на «Сан-Доминик», дабы не увеличивать царящую на палубе сутолоку.
В благоразумном порыве капитан Делано, забыв и думать про недавние опасения и по одному ему заметным признакам ожидая бриза самое позднее через час или два, отослал свою шлюпку обратно с распоряжением, чтобы все свободные от вахты члены команды на шхуне занялись завозом на борт бочек с питьевой водой. При этом он велел передать своему первому помощнику, что, если, вопреки ожиданиям, испанский фрегат не удастся привести на якорную стоянку к закату, пусть первый помощник ни о чем не тревожится, потому что ночь обещает быть лунной и он (капитан Делано) будет ждать вечера на «Сан-Доминике», чтобы послужить им лоцманом, когда у судна появится ход.
И вот два капитана уже стояли бок о бок на юте, наблюдая за отваливавшей шлюпкой; черный слуга безмолвно счищал у хозяина с бархатного рукава только что замеченное пятнышко, а тем временем американец выразил сожаление, что на «Сан-Доминике» нет шлюпок, — ни единой, если не считать старого и совершенно непригодного к плаванию баркаса, остов которого, точно искореженный верблюжин скелет в пустыне, лежал опрокинутый кверху килем на шкафуте, служа укрытием для нескольких негритянских семейств, главным образом для женщин с малыми детьми; сквозь прорехи в обшивке видно было, как они сидят на корточках внизу, подстелив старые циновки, или жмутся друг к другу, точно на насесте, на перевернутых банках в вышине под темным куполом днища — ни дать ни взять летучие мыши, набившиеся в уютное дупло; и только у чуть приподнятого края то и дело мелькали, ныряя во тьму или выпархивая на свет божий, голые, лоснящиеся негритята.