— А сейчас будет ваше дело, — сказал ему судья после обеда.
— Хорошо! — равнодушно отвечал англичанин.
В зал заседаний он заявился при удочке, но без поверенного, снял шапку с мухой-наживкой, сообщил своё имя, звание и место жительства в Англии. По поводу выступления Арентсена он дал несколько кратких пояснений, каковые были занесены в протокол: что он уже на примирительной комиссии был готов выплатить Левиону такую же сумму, как и Марелиусу, но что предложенная им сумма была отвергнута как недостаточная.
— А Марелиус сколько получил?
Сэр Хью назвал сумму и добавил, что Марелиус присутствует в зале суда и может сам дать свидетельские показания.
Марелиус, приведённый к присяге, дал показания.
Судья невольно воскликнул:
— Разве этого не достаточно, господин поверенный Арентсен?
— Да, но он не сказал, сколько Эдварда получила особо! — неожиданно вмешивается Левион из-за барьера.
— Тихо! — приказал судья.
Тут от имени своего клиента заговорил Арентсен:
— А если эта информация имеет значение для дела?
Судья задаёт несколько вопросов, получает несколько ответов и, немного поразмыслив, говорит:
— Для какого именно дела она имеет значение? Для платы за рыбную ловлю она значения не имеет.
Сэр Хью продолжает давать объяснения: истец утверждает, что ручей имеет восемь раз по шесть футов в ширину в наиболее узкой своей части и что, забрасывая удочки, он, сэр Хью, тем самым в не меньшей степени рыбачит на чужой стороне. Но ручей всего уже у водопада, а между тем он и там насчитывает не меньше семидесяти двух футов.
— А вы разве мерили? — спрашивает Арентсен.
— Да.
— А какой длины ваше удилище?
— Два раза по шесть. Вот оно, при мне.
Левион снова не утерпел:
— Я мерил! Там восемь по шесть!
— Тихо!
Арентсен изображает крайнее удивление и снова вставляет реплику:
— Но уровень воды в жару падает, вот ручей и сузился.
Судья разрешает сэру Хью задать вопрос адвокату противной стороны.
— У вас есть свидетели того, что ручей у водопада имеет сорок восемь футов в ширину?
— Никаких, кроме самого владельца.
— А то я свой водопад не знаю! — громко выкрикнул Левион.
Человек из сидящих по ту сторону барьера просит привести его к присяге, чтобы он мог свидетельствовать о ширине ручья.
— Когда весной началось дело о ручье, я по просьбе Марелиуса вымерил ручей. В нём было у водопада не меньше семидесяти восьми футов.
Приводят к присяге ещё двух жителей посёлка, они показывают то же самое. Причём все трое пользуются в приходе большим уважением. Два дня назад они в ответ на просьбу ещё раз перемерили ручей, он если и стал уже, то меньше чем на шесть футов, так что своих двенадцать по шесть он имеет всегда.
Правда, специалистов среди них не было. Они замерили ручей и замерили удилище, но никто не заговорил о том, как далеко можно забросить удочку длиной в двенадцать футов. Молодой судья подумал: «Сэр Хью не обязан платить даже столько, сколько он предложил». Он приказал принести из Маковой лавки складной метр, единственно с целью помочь этому иностранцу — перемерили его удочку, в ней было двенадцать футов.
Судья спросил:
— Так у вас вообще нет свидетелей, господин поверенный Арентсен?
— Для этого нет.
— Вы сами там были?
— Я всецело полагался на показания истца.
— Вы сами там были?
— Нет.
Всё было внесено в протокол, через небольшие промежутки времени записанное читали и утверждали. Дело принимало плохой оборот для Арентсена и его подопечного, они начали шептаться и что-то обсуждать. После чего адвокат спросил у сэра Хью, готов ли тот выплатить сумму, которую уже однажды предлагал на примирительной комиссии. В этом случае истец будет удовлетворён.
Сэр Хью ответил отказом. Теперь он желал услышать приговор.
Тут Арентсен выбросил последнюю карту: в последнее время сэр Хью неоднократно удил рыбу возле самого устья, а уж там-то Левион единственный владелец.
Снова вызвали сэра Хью, но он не совсем понял, о чём идёт речь. Выходит, он рыбачил у самого берега? Лицо его даже исказилось от презрения к такому виду рыбной ловли.
— Так вы не рыбачили в устье?
— Нет. И незачем. Там пока нет рыбы. Лосось пока стоит в ручьях и не спустится в устье до осени, когда пойдёт на нерест.
— Скажите на милость, какие глубокие познания, — презрительно обронил Арентсен. — Можно подумать, лосось не водится в море постоянно.
— Но морской лосось не идёт на муху.
— На что же вы ловили его восточнее устья?
Сэр Хью согласился объяснить: в море он ловил донной удочкой. Пикшу и мелкую треску. И вовсе не перед устьем ручья, а за несколько сот саженей от берега, в открытом море. Человек, который вывозил его туда на своей лодке, тоже присутствует, это тот самый издольщик, у которого он снимает комнату. И он может дать показания.
Издольщика привели к присяге, и он всё подтвердил.
Тогда Арентсен попросил отложить слушание...
И всё-таки это не было привычное для всех заседание суда, ничего подобного. Когда старый судья вёл заседание и вершил суд, люди, даже сидящие за барьером, могли спросить его о том либо ином положении закона, получить ответ или совет, а молодой уполномоченный, тот боялся ответить на какой-нибудь вопрос, чтобы не вызвать осложнений. Судья не адвокат, говорил он, судья должен судить, обращайтесь к вашему адвокату, он вам ответит на все вопросы.
Словом, народу этот новый судья не пришёлся по вкусу. Все вышли из зала и столпились перед винным прилавком у Мака, а зал не покинули лишь те, чьё присутствие было необходимо. И поскольку закладные к тому же зачитывал один из писарей, в зале вообще осталось лишь несколько человек. А то, что они услышали, ни для кого не было новостью: что Бенони Хартвигсен поместил у Фердинанда Мака пять тысяч под закладную, он и сам не скрывал, это уже давно все знали. Другие точно так же помещали у Мака несколько талеров, вот только Бенони вложил такую прорву денег. Это ж надо, какое богатство!
Пока заседание, наконец, кончилось, молодой судья успел проголодаться и очень устал, но адвокат Арентсен настолько его раздражал своим непочтительным городским говорком, а иск к сэру Хью представлялся ему настолько легкомысленным и нелепым, что он с превеликим удовольствием вынес бы приговор прямо сейчас: просто отказал бы Арентсену, и тогда жалоба на Марелиуса, что тот якобы продал права на рыбную ловлю в не принадлежащей ему части ручья, вообще отпала бы.
Николай Арентсен сказал своему клиенту:
— Я думаю сам туда съездить и прихватить свидетелей, вообще же в Норвегии есть только один-единственный суд, чьи решения не подлежат обжалованию, и он находится не здесь.
Потом он пошёл к Маку, чтобы повидать Розу. Он не проиграл на этом суде, а значит, и горевать незачем. Он шёл всё той же твёрдой, решительной походкой, которую усвоил, когда получил большую практику и начал зарабатывать бешеные деньги.
Роза была в фартучке и очень смутилась по этому поводу.
— Ступай пока в малую гостиную, а через минуту я тоже туда приду.
И действительно, она вошла почти вслед за ним и начала расспрашивать:
— Мне очень некогда. Ну, как дела? Кончилось заседание? У тебя всё в порядке?
— Дела, само собой, прекрасные. Недаром же я олицетворяю закон.
— Какая жалость, что у меня не было времени тебя послушать.
Ах, до чего ж искусно Роза умела лгать из любви к этому человеку. Она следила за ходом заседания, она видела и слышала Николая, когда рассматривалось его большое дело против сэра Хью. И у неё сердце обливалось кровью, когда молодой судья два раза подряд нагло спросил его: «Вы сами там были? Вы сами там были?». Тут ею овладели дурные предчувствия, и она потихоньку выбралась из зала. Слава Богу, это ничего не значит. Николай выиграет все свои дела, все, сколько их есть.