И теперь приговор был вынесен, его личный выезд на место не возымел никакого действия: сэру Хью надлежало выплатить ту сумму, которую он предлагал с самого начала ещё на согласительной комиссии, и ни гроша сверх того.
Получив приговор на руки, сэр Хью явился со свидетелями и желал уплатить: пожалуйста, вот деньги. Но и на сей раз его намерения разбились о жадность Левиона: «Вам слишком дёшево достались права на ловлю, потому как Эдварде вы заплатили особо, вон она целых двадцать пять талеров отдала Маку на хранение». Сэр Хью ещё раз предложил деньги, ещё раз получил отказ и ушёл.
Но из того, что в первой инстанции суд вынес своё решение, отнюдь не следовало, что дело проиграно.
Уженье рыбы, которому предавался сэр Хью, продолжало оставаться выгодным предметом раздора. Дело кончилось тем, что теперь свой приговор предстояло вынести верховному суду в Тронхейме21; адвокат Арентсен решил накатать грозное послание и в нём наиподробнейшим образом осветить отношения сэра Хью и дочери ответчика.
— Но это потребует дополнительных расходов, — сказал Арентсен.
— Очень жаль. А сколько же надо выложить на этот раз?
— На сей раз четыре талера.
— Дороговато стоит добиться своего права против этих негодяев.
— Право никогда не бывает слишком дорогим.
Левион заплатил и ушёл.
— Попрошу следующего!
Дело Арона из Хопана возникло из-за глупой выходки: молодой рыбак из посёлка в шхерах однажды ночью взял лодку Арона и пропадал двое суток. А где же он был это время? У своей девушки. Но когда молодой рыбак воротился на лодке, Арон встретил его угрозами и припугнул новым адвокатом. Парень очень удивился. Взять лодку без спросу было настолько обычным делом, что поначалу он счёл угрозу Арона просто шуткой. Кончилось тем, что он сказал: «Плевать я хотел на тебя и на твоего адвоката!». После чего дело было передано адвокату. И тут Арону из Хопана пришлось выкладывать денежки! Одну корову он уже отвёл на двор пономаря, и отвёл среди лета, когда она особенно хорошо доилась, а к осени ему, того и гляди, придётся отвести к мяснику и вторую.
«Теперь мы не можем отступиться, — сказал Арентсен, когда дело было проиграно в первой инстанции, — я сейчас составлю убийственную апелляцию и пошлю её в верховный суд. Но это, конечно, потребует дополнительных ассигнований».
«Ассигнований, ассигнований, — проворчал Арон. — А мне скоро есть будет нечего».
«Ну уж до такой-то крайности пока не дошло».
«А вы не могли бы подсобить мне продать мои горы?».
«Горы?».
«Они говорят, что когда-нибудь эти горы будут дорого стоить. Профессор из Христиании их обследовал и написал, что в них есть свинцовая руда с примесью серебра».
Молодой Арентсен ответил:
«Руда мне без надобности, Арон, но вот против серебра я ничего не имею».
Арон понял, что не миновать ему лишиться второй коровы, и, прежде чем уйти, подписал бумагу.
Но ближе к концу лета молодой Арентсен совсем заскучал и начал даже поговаривать о том, что, пожалуй, устроится рыбным судьёй на всю Лофотенскую путину. Ну что ему прикажете здесь делать зимой? Сплошь женщины и дети во всех посёлках, и нигде, нигде не заработаешь ни единой серебряной монетки. Роза не возражала, хотя про себя, может, думала, что молодой муж смог бы найти и более подходящее занятие, чем при первой же возможности бежать из дому. Роза ходила помогать там, подсоблять здесь и приглядывала за больным пономарем. Старик всё больше худел, терял силы и только ждал конца, а его обязанности взял на себя школьный учитель.
В Сирилунне тем временем произошла одна перемена, и состояла она в том, что старина Монс перекочевал из своей каморки на кладбище. Как-то люди обратили внимание, что он лежит с отрешённым выражением, зажав в руке кусок хлеба. Монс уже несколько лет почти не вставал с постели, поэтому было трудно выяснить, окончательно он испустил дух или не окончательно, а когда спросили Фредрика Мензу, лежащего на соседней постели: «Как думаешь, может, он просто спит?» — Менза по своему обыкновению повторил «спит». После чего Монса оставили лежать до следующего утра. Но когда и наутро его застали всё с тем же несъеденным куском, можно было сделать вывод, что он всё-таки умер. Со своего места Фредрик Менза наблюдал, как выносят старого товарища, но особого интереса это у него не вызвало, хотя время от времени он сопровождал процедуру каким-нибудь вполне человеческим словом, которое окружающие могли понять: «Кар-кар, говорит ворона. Обед? Ха-ха-ха».
Год клонился к осени, в лесу желтели осины, рыба Мака окончательно высохла, и Арн-Сушильщик уже отвёз её в Берген на галеасе. Лосось после нереста отощал донельзя, летним забавам подошёл конец, и сэр Хью Тревильян сложил свою удочку и отбыл домой в Англию, посулив людям из бухты, а особенно Эдварде, что к весне вернётся снова... А тем временем начали жать рожь, копать картофель в тех дворах, где летом вдосталь было солнца. Короче, всё шло своим чередом!
Вот и Бенони вернулся домой со своим неводом и своей командой. Но без большого улова. Поскольку стояли они на рыбном месте, Бенони предпочёл бы простоять там ещё несколько недель, чтобы не прозевать, когда пойдёт зимняя сельдь, но владельцу невода это дорого бы обошлось, тем более при наличии артельщика, вдобавок и у всей артели больше не было средств, чтобы ждать у моря погоды. Вот и вышел Бенони в обратный путь, терзаемый мрачными мыслями.
Единственным человеком, который сохранил отменное расположение духа, был Свен-Сторож. К тому же и причин для огорчений у него не было, жалованье своё он приберёг, тогда как другие промотали его почём зря; ещё он радовался возвращению в милые сердцу места. В первый же вечер он побежал в Сирилунн, подкараулил горничную Эллен, перехватил и начал от всей души с ней болтать. Ради Эллен он готов был снова явиться к Маку и попросить у него разрешения остаться. Интересно, что ответит Мак?
— Раз Монс помер, а Фредрик Менза не встаёт с постели, значит, ты сама теперь рубишь дрова? — спросил Свен у своей девушки.
— Да, приходится.
— Гм-гм. А ванны он небось до сих пор принимает?
Эллен слегка замялась.
— Ванны? Да.
— И скоро опять будет принимать?
— Не знаю. Да нынче вечером.
— Я не могу дольше оставаться у Хартвигсена, — продолжал Свен. — Я ведь всё лето получал жалованье, а он очень горюет, что мы вернулись без улова.
— Говорят, он стал совсем бедный, — заметила Эллен. На что Свен поспешно и с досадой возразил:
— Кто так говорит, тот нагло лжёт. Это жуткая и подлая ложь. Как только Хартвигсен через несколько месяцев получит назад свои деньги, он опять станет богатым человеком.
— Да, да, — только и ответила Эллен на такую горячность.
Но и у Свена голова была не тем занята.
— Всё дело в том, могу я здесь остаться или нет. Ты не могла бы попросить Мака?
— Уж и не знаю. Думаешь, выйдет?
— А почему же и не выйти? Когда ты нынче вечером будешь его мыть... Понимаешь, я... как-то я очень здесь прижился. И даже если б я уехал с почтовым пароходом, мне б всё равно не миновать вернуться. Видишь ли... я и сам не пойму, в чём тут дело... Дай мне подержать твои руки...
Хрупкие ручки Эллен были как у ребёнка, пальчики словно голодные и беззащитные... Самые подходящие ручки, чтобы запрятать их в больших и добрых ручищах Свена. Он прижал Эллен к себе, приподнял её, снова поставил на пол и поцеловал долгим поцелуем. А потом ещё раз.
— Сколько раз за лето я твердил: «Эллен! Эллен!». Поговори с ним сегодня вечером, когда будешь его купать, — продолжал Свен, — когда будешь растирать ему спину. Скажи, что я вернулся, что я опять здесь и что кто же тогда будет колоть дрова? Ты достаточно его знаешь, ты можешь это сказать, смотри только, дождись удобного случая, чтобы он не рассердился. Эллен, мне очень жалко, что тебе придётся его просить, но как же нам быть?
21
Тронхейм — город и порт на северо-западе Норвегии, на берегу Тронхеймс-фьорда. Древняя столица Норвежского королевства, с 1152 церковная столица (резиденция архиепископа Нидаросского). До 1380 и с 1814 место коронования норвежских королей.