Бенони начинает разводить экономию по отношению к самому себе. Он ухлопал столько наличности, что не сегодня завтра ему придётся просить Мака, чтобы тот открыл ему кредит в лавке. Но он стремится по возможности отодвинуть этот день как можно дальше. Сперва он наливает в чашку сливки и только потом льёт сверху кофе, чтобы зря не размешивать серебряной ложкой. Потом он посыпает свечу солью вокруг фитиля и произносит: «Ну, пусть горит во имя Христово!». Но соль-то он сыплет затем, чтобы свеча горела как можно дольше. Потом одиноко садится за стол, ест приготовленную еду и выпивает пару рюмочек. Покончив с трапезой, он читает молитву и опять выпивает рюмочку-другую, затем он поёт псалом. А больше, собственно, и делать нечего.
А Роза-то небось сидит в Сирилунне и играет на новом пианино. У неё такие мягкие ручки, у Розы...
Бенони роняет голову на стол и задремывает. Но присоленная свеча трещит и плюётся и время от времени стреляет, что снова его будит. Тогда он в тысячный раз начинает размышлять о своей жизни, и о Розе, и о своей наличности, и о богатом убранстве дома, и о неводе. Да, да, ему явно грозит разорение. Попутно вспомнив про горы, недавно откупленные у Арона, он решает, что горы эти увеличат его достояние, его имущество, а больше от них ждать нечего. Ладно, раз он разорён, быть посему, а Розе он всё равно отправит вилку и ложечку, которые когда-то отложил для неё.
Стучат, и в комнату входит Свен-Сторож.
— Надеюсь, — тотчас же восклицает Бенони, — что ты не ел и не пил до того, как прийти ко мне? Здесь ты получишь всё, чего твоей душеньке угодно, — продолжает он возбуждённо. Он не вглядывается в лицо Свена, он говорит без умолку: — Не пойму, чего не хватает моей свече, и уж поганые свечи делают нынче, ну совсем не светят.
— Да и так светло, — с отсутствующим видом говорит Свен. Судя по всему, у него мрачное и подавленное настроение.
Бенони наполняет рюмки, заставляет Свена выпить и раз, и другой, и третий. Потом он прибирает на столе, снова накрывает и болтает без умолку:
— Да, конечно, ты сидел за столом побогаче моего, но, может, ты всё-таки не побрезгуешь и моим угощением...
— Нет, нет, я ничем не побрезгую, — отвечал Свен, и прикоснулся к еде, и даже что-то съел.
— Что ж ты всухомятку-то, — сказал Бенони и подлил ещё. — В Сирилунне-то небось народу собралось нынче вечером?..
— Да, собралось.
— А чужие кто были?
— Не могу тебе сказать, я там не сидел.
— Не сидел за столом?
— Нет. Да и на кой мне это?
Бенони удивлённо воззрился на него.
— Я побродил малость по двору, а потом надумал сходить к вам.
— Что-то ты сегодня на себя не похож. И если ты бродил по двору, верно, у тебя было какое-нибудь дело, — сказал Бенони.
Сколько Свен ни пил, никакого действия вино на него не оказывало, он сидел всё такой же бледный и всё с таким же отсутствующим видом. Может, он хотел на здоровый лад, по-народному, упиться до самозабвения.
— Нет, — вдруг заговорил он, — я просто ходил, а Эллен, она тоже ходила. А потом ей надо было вернуться в дом, уж и не знаю зачем.
— Верно, за делом. А Роза там была?
— Да.
Бенони кивнул утвердительно.
— Я собираюсь переговорить с Маком после праздников.
— Вы тоже собираетесь переговорить с Маком?
— Должен же я получить свои деньги.
— Вот и я собираюсь переговорить с Маком. Дальше так нельзя, — сказал Свен-Сторож. — Фредрик Менза никак не умрёт; но я-то хочу жениться и переехать в его комнату.
— Если только ты получишь её добром.
— Мне всё равно, добром или злом.
Бенони больше доверял словам простым, нежели словам возвышенным, и решил переменить тему:
— Значит, и адвокат там был?
— Был, это он меня спугнул.
— Спугнул?
— Ну да, я чуть её не зарезал... — Свен достаёт из внутреннего кармана длинный нож старшего батрака и вдруг становится убийственно серьёзным, сидит, разглядывает нож и проводит пальцами по лезвию.
— Ты совсем спятил! — восклицает Бенони. — Подай сюда нож!
Но Свен снова прячет нож в карман и начинает рассказывать, начинает изливать душу.
Мак попросил экономку приготовить ему воду для купанья. Экономка сказала: слушаюсь. А потом он попросил Эллен прийти к нему на обыск, а Эллен не захотела. Только попробуй, говорю я ей. Это было сегодня утром. А вечером Мак её снова перехватил и попросил спрятать за ужином вилку и прийти к нему, и он её обыщет, и она пообещалась. Заслышав это, я пошёл к батраку и сказал ему: «Дай-ка мне твой пятидюймовый нож!» — «Зачем он тебе понадобился? Он слишком хорош для твоих дел». — «Бороду хочу обрить», — сказал я. Нож я получил, но бриться не стал, а сунул его в карман и пошёл к Эллен. Я просил Эллен выйти со мной, но она побоялась и не захотела идти. Сказала, что ей некогда. Я ещё раз её попросил, и тогда она ответила: «Ладно, ладно, ради Бога», — и вышла за мной. «Ты пообещала прийти, чтоб тебя обыскивали?» — спросил я. «Нет!» — ответила она. «Только попробуй! — сказал я, — ты у нас слишком добрая, и этому не бывать!» — «Не возьму в толк, что это с вами творится, прямо всем я нужная, ни минуты покоя, даже сшить я себе ничего не могу», — сказала она. А я ей ответил: «Учти, что мне ты тоже нужна, но я от тебя ни разу не слышал ничего, кроме «нет», значит, остаётся одно: взять и уехать». — «Да, да», — говорит она. «Значит, «да, да», говоришь? — спрашиваю я, а сам перехожу на крик: — А ты знаешь, что я тогда сделаю?». Эллен глянула на меня и шмыгнула в дом через кухню. А я ходил-ходил по двору, становилось всё темней, я обошёл дом и подошёл к главному входу, там не было ни живой души, только свеча стояла и горела, одна свеча, и всё. Когда я вошёл в людскую, всех как раз пригласили к ужину, значит, все должны были собраться и сесть за стол. Я вернулся к главному ходу и ждал перед ним. Потом пришла Эллен. «Я прямо обыскалась тебя, — сказала она, — прошу тебя, иди к столу». Тут я никак не мог её схватить, уж больно ласково она это сказала: «Прошу, мол, тебя». — «А ты пойдёшь к нему вечером?» — спросил я. «Уж, верно, пойду», — ответила она. «А может, плюнешь?» — «Нет, никак нельзя!». И подошла ко мне, и обняла меня, и поцеловала. Я сразу унюхал, что она выпила чего-то крепкого. «Ты, верно, потому и не боишься моего ножа, что выпила?» — спрашиваю. «Не боюсь я твоего ножа, если что, я закричу, и выйдет Мак». — «Ну так я и его убью». И тут она мне и ответила: «Сперва надо нас обоих спросить!».
Свен умолк, задумался, выпил одну за другой две рюмки, поднял глаза на Бенони и повторил:
— Она мне и отвечает: «Сперва надо нас обоих спросить».
— Интересно, что она имела в виду?
— Вот уж не скажу.
— А ты её бил?
— Я её схватил за волосы, но она так крепко меня обнимала, что я не мог достать нож из кармана. Я несколько раз ударил её, она упала на колени, и сказал: «Давай зови его!» — «Нет, — ответила она. — Не стану я его звать. И ещё могу тебе сказать, что сегодня днём я уже была у него, и пойду опять, и чтоб больше к нему никто не ходил». Я стоял и слушал, и что-то странное со мной творилось. Когда я хотел выхватить нож, нож оказался у неё в руке, я заломил ей руку и отобрал у неё нож, а она вдруг всё равно как червяк уползла от меня по земле, я уже больше не держал её, а потом она шмыгнула в сени. Я рванулся за ней и тут увидел, что в дверях гостиной стоит адвокат и выглядывает в сени. Я с разбегу остановился. «Это что за шум?» — спросил адвокат и снова прикрыл дверь. Эллен прихватила волосы рукой и взбежала по лестнице. Я всё равно хотел бежать за ней, но адвокат ещё раз выставил голову из дверей и посмотрел.
У Бенони не укладывалась в голове такая жестокость, и рассказ Свена он воспринимал, как историю из газет. Свен механически осушил ещё одну рюмку и начал раскисать.
— Так я и не убил её, — завершил он своё повествование.
— Если всё было так, как ты рассказываешь, и ты держал себя с ней будто дикий зверь, тогда мне ничего не остаётся, кроме как связать тебя верёвкой.