XXXIII
Он был импровизаторов патроном,Играл, и пел, и в рифмах был силен.Рассказчик, славу делавший салонам,Плясал как истый итальянец он(Хоть этот их венец, по всем законам,Не раз бывал французам присужден).Средь кавальеро первым быть умея,Он стал героем своего лакея.
XXXIV
Он влюбчив был, но верен. Он не могНа женщину глядеть без восхищенья.Хоть все они сварливы, есть грешок,Он их сердцам не причинял мученья.Как воск податлив, но как мрамор строг,Он сохранял надолго увлеченьяИ, по законам добрых старых дней,Был тем верней, чем дама холодней.
XXXV
В такого долго ль женщине влюбиться,Пускай она бесстрастна, как мудрец!Надежды нет, что Беппо возвратится,Как ни рассудишь — он уже мертвец.И то сказать: не может сам явиться,Так весточку прислал бы наконец!Нет, муж когда не пишет, так, поверьте,Он или умер, иль достоин смерти!
XXXVI
Притом южнее Альп уже давно,Не знаю, кто был первым в этом роде,В обычай двоемужье введено,Там cavalier servente[11] в обиходе,И никому не странно, не смешно,Хоть это грех, но кто перечит моде!И мы, не осуждая, скажем так:В законном браке то внебрачный брак.
XXXVII
XXXVIII
Замечу кстати: я питаю самК девицам и любовь и уваженье,Но в tete-a-tete[15] ценю я больше дам,Да и во всем отдам им предпочтенье,Причем ко всем народам и краямОтносится равно мое сужденье:И знают жизнь, и держатся смелей,А нам всегда естественность милей.
XXXIX
Хоть мисс, как роза, свежестью сверкает,Но неловка, дрожит за каждый шаг,Пугливо-строгим видом вас пугает,Хихикает, краснеет, точно рак.Чуть что, смутясь, к мамаше убегает,Мол, я, иль вы, иль он ступил не так.Все отдает в ней нянькиным уходом,Она и пахнет как-то бутербродом.
XL
Но cavalier servente — кто же он?Свет очертил границы этой роли.Он быть рабом сверхштатным обречен,Он вещь, он часть наряда, но не боле,И слово дамы для него — закон.Тут не ленись, для дел большое поле:Слугу, карету, лодку подзывай,Перчатки, веер, зонтик подавай!
XLI
Но пусть грешит Италия по моде!Прощаю все пленительной стране,Где солнце каждый день на небосводе,Где виноград не лепится к стене,Но пышно, буйно вьется на свободе,Как в мелодрамах, верных старине,Где в первом акте есть балет — и задникИзображает сельский виноградник.
XLII
Люблю в осенних сумерках верхомСкакать, не зная, где мой плащ дорожныйЗабыт или у грума под ремнем(Ведь в Англии погоды нет надежной!).Люблю я встретить на пути своемМедлительный, скрипучий, осторожный,Доверху полный сочных гроздий воз(У нас то был бы мусор иль навоз).
XLIII
Люблю я винноягодника-птицу,Люблю закат у моря, где восходНе в мути, не в тумане возгорится,Не мокрым глазом пьяницы блеснет,Но где заря, как юная царица,Взойдет, сияя, в синий небосвод,Где дню не нужен свет свечи заемный,Как там, где высь коптит наш Лондон темный.
XLIV
Люблю язык! Латыни гордый внук,Как нежен он в признаньях сладострастных!Как дышит в нем благоуханный юг!Как сладок звон его певучих гласных!Не то что наш, рожденный в царстве вьюгИ полный звуков тусклых и неясных,Такой язык, что, говоря на нем,Мы харкаем, свистим или плюем.
вернуться
12
Чичисбей. В XVI–XVIII вв. в Италии — постоянный спутник и поклонник замужней женщины