LXXVIII
Не ходит метафизик к вам вещатьИль химик — демонстрировать вам газы,Не пичкает вас бреднями печать,Не стряпает о мертвецах рассказы,Чтобы живых намеками смущать;Не водят вас на выставки, показыИли на крышу — мерить небосклон.Тут, слава богу, нет ученых жен!
LXXIX
Вы спросите, зачем же «слава богу»,Вопрос интимный, посему молчу.Но, обратившись к будничному слогу,Биографам резон мой сообщу.Я стал ведь юмористом понемногуЧем старше, тем охотнее шучу.Но что ж — смеяться лучше, чем браниться,Хоть после смеха скорбь в душе теснится.
LXXX
О детство! Радость! Молоко! Вода!Счастливых дней счастливый преизбыток!Иль человек забыл вас навсегдаВ ужасный век разбоя, казней, пыток?Нет, пусть ушло былое без следа,Люблю и славлю дивный тот напиток!О царство леденцов! Как буду радШампанским твой отпраздновать возврат!
LXXXI
Наш турок, глаз с Лауры не спуская,Глядел, как самый христианский фат:Мол, будьте благодарны, дорогая,Коль с вами познакомиться хотят!И, спору нет, сдалась бы уж другая,Ведь их всегда волнует дерзкий взгляд.Но не Лауру, женщину с закалкой,Мог взять нахальством чужестранец жалкий.
LXXXII
Меж тем восток светлеть уж начинал.Совет мой дамам, всем без исключенья:Как ни был весел и приятен бал,Но от бесед, от танцев, угощеньяЧуть свет бегите, покидайте зал,И сохрани вас бог от искушеньяОстаться — солнце всходит, и сейчасУвидят все, как бледность портит вас!
LXXXIII
И сам когда-то с пира или балаНе уходил я, каюсь, до конца.Прекрасных женщин видел я немалоИ дев, пленявших юностью сердца,Следил, — о время! — кто из них блисталаИ после ночи свежестью лица.Но лишь одна, взлетев с последним танцем,Одна могла смутить восток румянцем.
LXXXIV
Не назову красавицы моей,Хоть мог бы: ведь прелестное созданьеЛишь мельком я встречал, среди гостей.Но страшно за нескромность порицанье,И лучше имя скрыть, а если к нейВас повлекло внезапное желанье,Скорей в Париж, на бал! — и здесь она,Как в Лондоне, с зарей цветет одна.
LXXXV
Лаура превосходно понимала,Что значит отплясать, забыв про сон,Ночь напролет в толпе и в шуме бала.Знакомым общий отдала поклон,Шаль приняла из графских рук устало,И, распрощавшись, оба вышли вон.Хотели сесть в гондолу, но едва лиНе полчаса гребцов проклятых звали.
LXXXVI
Ведь здесь, под стать английским кучерам,Гребцы всегда не там, не в нужном месте.У лодок так же давка, шум и гамВас так помнут, что лучше к ним не лезьте!Но дома «бобби» помогает вам,А этих страж ругает с вами вместе,И брань стоит такая, что печатьНе выдержит, — я должен замолчать.
LXXXVII
Все ж наконец усевшись, по каналуПоплыли граф с Лаурою домой.Был посвящен весь разговор их балу,Танцорам, платьям дам и — боже мой!Так явно назревавшему скандалу.Приплыли. Вышли. Вдруг за их спинойКак не прийти красавице в смятенье!Тот самый турок встал как привиденье.
LXXXVIII
«Синьор! — воскликнул граф, прищурив глаз,Я вынужден просить вас объясниться!Кто вы? Зачем вы здесь и в этот час?Быть может… иль ошибка здесь таится?Хотел бы в это верить — ради вас!Иначе вам придется извиниться.Признайте же ошибку, мой совет».«Синьор! — воскликнул тот, — ошибки нет,
LXXXIX
Я муж ее!» Лауру это словоПовергло в ужас, но известно всем:Где англичанка пасть без чувств готова,Там итальянка вздрогнет, а затемВозденет очи, призовет святогоИ в миг придет в себя — хоть не совсем,Зато уж без примочек, расшнуровок,Солей, и спирта, и других уловок.