— Это испорченное дитя Парижа удивительно эмансипировалось в наши дни. Песни стали опаснее брошюр, они могут отравить воздух, которым вы дышите, — шипит Маршанжи, устрашая публику.
Одну за другой разбирает он запрещенные песни Беранже. Да, они зовут народ к возмущению. Вот, например, «Капуцины» или еще того пуще — «Старое знамя». Маршанжи приводит отрывки из песен, и они звучат в его декламации поистине грозно. В них как будто открываются новые стороны, которые сглаживались в обычном исполнении на популярный мотив.
— Читайте целиком! — кричат из публики.
Беранже чувствует что-то вроде благодарности к прокурору. Этот змей по крайней мере не принижает его поэзии.
— Чем талантливее песни, — утверждает Маршанжи, — тем опаснее они для трона и алтаря.
«Что ж, это верно», — думает Беранже. Конечно, в желании сгустить краски, усилить удар Маршанжи иногда доходит в своей речи до нелепостей. Цитируя «Доброго бога», он с пафосом восклицает:
— Разве так говорил о божестве Платон?
Беранже прячет насмешливую улыбку. Можно ли отождествлять идола старых богомолок с божеством Платона или с «Высшим разумом», которому поклонялись во времена революции?
Но в общем Беранже доволен речью обвинителя. А вот речь адвоката Дюпена, несмотря на его ораторский дар, остроумие и искреннее желание обелить песенника в глазах правосудия, гораздо меньше удовлетворяет подсудимого.
Дюпен изо всех сил нажимает на то, что песня-де невинный жанр, созданный для потехи. Просто смешно затевать судебный процесс против каких-то шутливых куплетов! Разве могут они играть серьезную роль в политике? Анекдотами и прибаутками Дюпен старается рассеять грозовую атмосферу, сгустившуюся после речи Маршанжи. Из зала то и дело несутся смешки и хлопки и даже на лицах судей, которые стараются сохранять непроницаемое выражение, мелькает какое-то подобие улыбок.
Наконец жюри удаляется на совещание.
А в это время листки с запрещенными песнями так и порхают среди публики, со скамьи на скамью, залетают даже на судейский и прокурорский столы; писцы с профессиональной быстротой строчат копию за копией. Сегодня же эти копии разлетятся по всему Парижу…
После получасового совещания суда приговор по делу Беранже вынесен и оглашен:
Королевский суд в Париже, действуя в качестве суда присяжных департамента Сены, вынес приговор следующего содержания.
Подсудимый признан виновным в нанесении оскорбления общественной и религиозной морали, выразившегося в сочинении, напечатании, издании, продаже и раздаче сборника произведений в двух томах, содержащего в себе следующие песни:
8) «Смерть короля Кристофа» т. II стр. 222, —
что составляет преступление, предусмотренное статьями 1 и 8 закона от 17 мая 1819 г. Применив к нему означенные статьи… суд приговаривает Пьера Жана де Беранже к заключению в тюрьму сроком на 3 месяца и штрафу размером в 500 франков.
Подсудимый облегченно вздыхает. Он ожидал худшего. Это минимальное наказание. Потом Беранже узнал, что одному из судей, господину Коттю, он был обязан тем, что с него сняли самый серьезный пункт обвинения — в подстрекательстве к бунту, связанный с песней «Старое знамя».
Прямо из зала суда под стражей, в закрытой карете Беранже препроводили в тюрьму Сен-Пелажи,
В тяжелом скрипучем замке щелкнул ключ. Простучали и затихли шаги тюремщика. Беранже остался один. Не спеша огляделся. Что ж, все, как полагается в тюремной камере: окно под потолком забрано решеткой, вдоль стены узкая койка…
Но ведь эта камера ему знакома! Отсюда только сегодня утром вышел, отбыв свой срок, памфлетист Поль Луи Курье. Беранже не раз навещал его в тюрьме, приносил свои новые песни, советовался насчет выпуска сборника. Курье одобрял решение Беранже, хотя оба прекрасно понимали, чем оно грозит автору. Пьер Жан уже тогда «примеривался» к положению заключенного.
— Ничего, — говорил Курье, — зато вся Франция прислушается к голосу узника-певца!
Замечательный человек этот Курье! Беранже вспоминает иронический прищур его умных глаз, улыбку, так красившую бледное лицо, изрытое оспой, интонации глуховатого голоса. Знаток античности, ученый-эллинист, Курье мог бы добиваться академического кресла, а пока что жить в тиши своего поместья. Но Реставрация с ее мерзостями и злоупотреблениями разбудила в нем гражданина. От древности он обратился к современности.
Политические памфлеты Курье столь же отточены и язвительны, как песни Беранже. И тюрьма не заставила его умолкнуть, как не заставит она умолкнуть Беранже.