Давид умер вдали от родины, тоскуя по ней. Но, может быть, не легче, чем судьба изгнанника, судьба другого замечательного сына Франции, автора «Марсельезы». Руже де Лиль живет на родине «всеми забытый, обнищавший; он брошен в тюрьму как несостоятельный должник. Узнав об этом, Беранже спешит ободрить старого поэта, помочь ему.
«Не краснейте оттого, что вас арестовали из-за долгов. Скорее вся нация должна краснеть за те злоключения, которым все время подвергается автор «Марсельезы». Я не раз кричал об этом в салонах эгоистов. Быть может, немного стыда заставит, наконец, понять это самых глухих из них», — пишет Беранже.
Имя автора «Марсельезы» Пьер Жан впервые услышал еще подростком в Перонне… и оно на всю жизнь слилось для него с красками трехцветного знамени, со звуками рожков, с топотом колонн добровольцев-патриотов, со всем самым высоким и дорогим для республиканца. И как был удивлен и опечален Беранже, когда впервые встретившись в 1823 году с Руже де Лилем, узнал, что тот не имеет ни постоянного заработка, ни преданных друзей, которые помогли бы ему, и бедствует, перебиваясь с хлеба на воду.
Вместо гиганта своих отроческих мечтаний Беранже увидел щуплого старичка, побитого жизнью, обозленного, издерганного, ворчливого.
История жизни этого человека была необычна. В 1792 году Руже де Лиль служил в революционной армии и находился вместе со своей войсковой частью в Страсбурге. Молодой саперный капитан пописывал стихи, музицировал в местных салонах, но ничего значительного до тех пор не создал. 25 апреля по всей Франции разнеслась весть о начавшейся войне. Друзья попросили Руже де Лиля написать марш для выступления в поход. Он согласился. И тут наступила единственная в его жизни ночь. Поднятый ввысь над самим собой могучим порывом, он в ту ночь думал, писал, творил от лица революционной Франции; она сама, казалось, диктовала ему нужные, верные, огненные слова, они носились в воздухе, в них кипел гнев, крепла решимость, пылала грозная веселость.
За одну ночь Руже де Лиль создал и текст и мелодию песни-гимна. Но такое чудо он совершил первый и последний раз в жизни.
В 1793 году Руже де Лиль отшатнулся от якобинской республики, его пугал террор. Пути поэта разошлись с революцией, душевный подъем, чувство единения с народом были утеряны. Он продолжал сочинять романсы и песни, но ничто, сочиненное им, не могло идти в сравнение с «Марсельезой».
Во времена империи автора революционного гимна стали постепенно забывать. А после возвращения Бурбонов жить ему стало совсем худо. И вот он попал в тюрьму за долги.
Старый поэт отбывал срок заключения в знакомой Беранже тюрьме Сен-Пелажи. Сумма его долга составляла 500 франков.
«Успокойтесь, дорогой пленник; я энергично взялся за ваше дело и очень надеюсь, что дня через два вы уже будете на свободе — могу вас даже уверить в этом», — писал Беранже на следующий день, 23 июня.
Да, он энергично взялся за дело. Узнал имена кредиторов, собрал нужную сумму и вызволил старого поэта из беды.
И дальше Беранже продолжал заботиться о Руже де Лиле, поддерживал его и словом и делом. Иногда это было нелегко. С годами старик становился все более подозрительным, душевно ранимым.
Через два года после выхода из долговой тюрьмы, 22 апреля 1828 года, Руже де Лиль сильно встревожил Беранже отчаянным письмом. Он писал, что хочет убежать от друзей, которые приютили его, он не в силах переносить мысль о том, что пребывание его у них в доме им в тягость. Лучше он пойдет куда глаза глядят, по полям и лесам, ночью и днем, пока не свалится где-нибудь умирающий от усталости, голода, тоски…
Беранже тотчас же бросился спасать старого поэта, отложив в сторону собственные неотложные дела. И ему удалось успокоить Руже де Лиля, отговорить его от мрачных намерений, рассеять его подозрения. Старик снова принялся за свои стихи и композиции. Положил на музыку несколько песен Беранже и стал переводить с русского языка басни Крылова.
Неужели и он, Беранже, станет когда-нибудь таким же забытым всеми, ворчливым стариком, как Руже де Лиль?
Пятидесятилетие, увы, не за горами, и болезни все неотвязйей. Он уже не так быстро поднимается по лестницам. Покряхтывает. А как, бывало, взлетал на самый высокий этаж, в свою мансарду!
И «толстозадые проказники амуры» все реже заглядывают в его песни, хотя Беранже и тешит себя мыслью, что они не совсем еще забыли певца Лизетты.
Чем дальше уходят в прошлое годы молодости, тем милее становятся они. Даже огорчения и тревоги прежних лет как-то золотятся и розовеют в закатных лучах воспоминаний. Разве это не признак надвигающейся старости?