Из рук Минье и Тьера Беранже получает первые их книги, из уст их слышит новые теории. Он гордится их успехами, одобряет их общее направление.
А Тьер, этот карьерист, так и юлит вокруг Беранже, так и старается всячески подчеркнуть в обществе свою дружескую близость к песеннику. Ведь дружба с ним — это лучшее свидетельство независимости и честности, неподкупности и свободолюбия. И Тьер взбивает свой авторитет за счет Беранже, подхватывая и повторяя некоторые его суждения и мысли. Мог ли в те годы Беранже предвидеть дальнейшую карьеру своего «подопечного»? Мог ли он предположить, что борцы с монархией Бурбонов, открыватели новых исторических горизонтов — так думал он о Тьере и Гизо — превратятся впоследствии в реакционных министров, душителей живой мысли и освободительных движений!
Много превращений и парадоксов повидал Беранже и еще увидит на своем веку!
Участие поэта в политической битве своего времени обостряет его жадную любознательность ко всему новому, молодому. На глазах его складывается новое литературное направление — романтизм. На глазах его завоевывают все больше сторонников социальные учения Сен-Симона и Шарля Фурье. Но чтоб успешно заняться разрешением социальных задач, полагает Беранже, нужно прежде всего сменить политический строй. Поддерживать законное недовольство народа, направлять его справедливый гнев, а не тушить его, обличать мерзости монархии, а не отходить в сторону или идти на примирение — вот цели, которые он ставит перед собой.
— Народ — моя муза! — не устает твердить он. Народ для него — это прежде всего те, кто трудом своим создает богатство, силу и славу нации. Это угнетенное большинство, неимущее или малоимущее — крестьяне, рабочие, ремесленники — демократический люд города и деревни. Народ противостоит феодальным угнетателям и их лакеям.
Но с кем же буржуазия? С народом или против него?
Подобно большинству передовых мыслителей своего времени, Беранже все еще склонен относить буржуазию к «третьему сословию». Он не видит в ней самостоятельного класса, который за ширмой реставрации постепенно прибирает к рукам и феодалов и угнетенные массы, неуклонно приближаясь к полновластному господству. Он не видит этого, может быть, потому, что буржуазия еще не до конца утратила свою революционность и продолжает участвовать в борьбе против феодально-монархического режима. Но в то же время Беранже уже издавна замечает политическую непоследовательность буржуазных либералов и уж, конечно, с давних пор убежден в том, что буржуазная погоня за наживой враждебна всем демократическим идеалам.
В поэзии Беранже с самых ее истоков гнездился антибуржуазный дух; не будь этого, он бы, пожалуй, не сделался настоящим народным песенником и не стал бы одним из зачинателей реалистического направления во французской литературе XIX века.
ЛЕГЕНДА О НАПОЛЕОНЕ
«Королевству пигмеев» в поэзии Беранже противостоит Франция «былых времен» — времен революции, республики, империи; Франции, раздавленной и уничтоженной, — Франция героическая, побеждающая полчища монархической Европы.
При жизни и царствовании Наполеона Беранже никогда не воспевал его. Автор «Короля Ивето» и «Трактата для Лизетты» относился к императору-завоевателю критически. Но чем дальше в прошлое отодвигались годы империи, чем больше росло возмущение народа против реставрированной монархии, тем разительнее переосмысливались в народной памяти и в памяти Беранже личность и время Наполеона. Недавнее прошлое обволакивалось радужной дымкой, быль превращалась в легенду.
Легенда о Наполеоне была плодом несбывшихся надежд, оскорбленных патриотических чувств народа, совершившего некогда революцию. Легенда эта была плодом возмущения французов против гнета европейской реакции и произвола распоясавшихся аристократов-эмигрантов. Она начала складываться после второй Реставрации, когда, проиграв битву при Ватерлоо, Наполеон стал пленником англичан. Уже тогда фигура изгнанника, сосланного на далекий остров в океане, стала облекаться в воображении многих неким романтически мятежным ореолом.
Узник острова Св. Елены в представлении народа как бы противостоял своим тюремщикам, противостоял палачам свободы, всем охранителям европейской реакции. Трагический этот ореол засиял еще ярче, и легенда стала складываться еще активнее после смерти Наполеона, в 1821 году.