«Но я умею ходить без посторонней помощи, — пишет Беранже тому же адресату. — Я еще не настолько испорчен жизнью и достаточно силен, чтобы извлечь пользу из уроков, которые от нее получил». Нет, он не собирается уклоняться от судебного процесса и удирать куда-нибудь за границу, как советуют ему осторожные друзья-либералы. Беранже срочно возвращается в Париж.
Тотчас по приезде он узнает, что без его ведома милейший Лаффит поспешил обратиться к министру полиции Порталису с просьбой добиться отмены процесса или постараться направить судебное расследование в благоприятную для поэта сторону.
Беранже просит излишне заботливого друга избавить его от опеки. «Нет, нет, моя обязанность перед самим собой, перед обществом, даже перед адвокатом — протестовать против подобных действий. Что касается присуждения к минимальному наказанию, то к чему это? Разве это так важно для меня? Наоборот. Чем тяжелее наказание, тем большую ненависть оно возбудит против его вдохновителей, — доказывает Беранже Лаффиту. — Знаете ли вы, что в кафе, на площадях — всюду моим процессом интересуются больше, чем Пруссией, Россией и Турцией? Рыночная торговка сказала в присутствии служанки моего друга: «Этот несчастный Беранже, его опять хотят засадить. Ладно, петь он не перестанет!»
Народ на его стороне, народ с ним. А это для Беранже важнее всего. Пусть точит нож прокурор. Пусть ярятся король и его прихвостни, пусть поминают песенника недобрым словом в салонах (правда, при встречах с ним либеральные друзья, осклабившись, протягивают ему руку, будто ничего не случилось!). Пусть даже его ждут годы заключения. Он готов ко всему и не перестанет петь!
10 декабря 1828 года, как и семь лет назад, площадь перед Дворцом правосудия полна народу, и зал суда ломится от публики. Каждому парижанину хочется попасть в этот зал, взглянуть на любимого песенника, может быть, как-то поддержать его взглядом, улыбкой, приветственным возгласом.
Вот он сидит на скамье подсудимых. На нем старый коричневый сюртук.
— Ну, конечно, это тот самый, о котором поется в одной из знаменитых его песен! — говорят в публике.
Да, Беранже не падает духом, это видно. В уголке его рта даже как будто прячется улыбка.
Прокурор суровым взглядом окидывает подсудимого и зал, потряхивает париком, зычно откашливается. Сейчас начнет. По всему видать, такой же змей, как и Маршанжи. Рад бы задушить песенника своими кольцами.
Беранже обвиняют в оскорблении религии, морали, священной особы короля, в подстрекательстве к бунту. Самыми преступными из песен нового сборника объявляются «Ангел-хранитель», «Карл Третий Простоватый» и «Бесконечно малые» («Будущность Франции»).
— Читайте песни вслух! — как и на прошлом процессе, кричат из публики. Речь прокурора то и дело сопровождают топотом, негодующими возгласами. Публика не скрывает, на чьей она стороне.
Защиту ведет адвокат-либерал Барт. Дюпен предлагал свои услуги, но Беранже отказался от них под вежливым предлогом, что Дюпен, мол, стал теперь депутатом, лицом официальным, и ему негоже марать свою репутацию, защищая крамольника. (Беранже не забыл впечатления от речи Дюпена на прошлом суде и не хочет, чтоб, защищая его, принижали значение его песен. «Пусть лучше меня повесят враги, чем утопят друзья», — говорит он.)
Приговор более суров, чем на первом суде, но все же гораздо легче, чем можно было ожидать. Девять месяцев тюремного заключения и десять тысяч франков штрафа.
Беранже чувствует себя победителем.
В тот же вечер все газеты публикуют осужденные песни. И забавно, что особое усердие выказывают, к великому негодованию Карла X, роялистские листки, которые опережают на несколько часов оппозиционные газеты. Барыш прежде всего! А листки с материалами суда и текстом песен идут нарасхват. Более миллиона экземпляров запрещенных песен разнесено официальным путем по всей Франции.
Первые месяцы заключения Беранже борется с болезнями. Зима. Он простудил голову. Он кашляет. Не помогают ни порошки, ни горчичники. «Мои легкие все еще в плохом состоянии, и меня мучают зубные боли», — пишет он своему другу оппозиционному журналисту Кошуа-Лемеру, который отбывает заключение в той же тюрьме Лa Форс за письмо-памфлет против реставрированной монархии. Кошуа-Лемер тоже болеет и переведен в тюремную больницу Картье. Беранже имеет все основания просить, чтобы и его перевели туда, но решительно отказывается поступить так.