— После пика Надежды все как-то стало мрачнее, — сказал Солли.
— О да. Начиная вот с этой вещи. — Гульд вызвал на экран пейзаж. — Он вошел в темный период, из которого фактически уже не выходил. Это «Штормовое предупреждение», 574 год. — Перед глазами зрителей представали скрученные деревья, очертания дальних развалин на фоне летних молний и бурлящих облаков. — Когда его признают, это назовут началом готического периода.
— Вы его знали? — спросила Ким. — Лично знали?
— Я его хорошо знал. Когда он жил в этих местах.
— У вас есть отпечатки этой картины? «Штормового предупреждения?»
Гульд заглянул в каталог.
— Да, остались еще два. Но они не подписаны.
— Не важно, — сказала Ким, радуясь, что от этого цена будет ниже. — И сколько такой стоит?
— Двести.
— Недешево, — заметил Солли.
— Я беру, — сказала Ким.
— Издание ограничено, — успокоительно сказал Гульд. — Можете быть уверены, что ценность вашего отпечатка не уменьшится.
Он извинился и исчез на узкой лестнице, ведущей вверх.
— Чертовски дорого, — пожаловался Солли.
— Знаю, но нам надо, чтобы он с нами говорил. Что-то надо купить.
Он показал на обнаженную танцовщицу.
— Верно, — согласилась она.
Гульд вернулся с ее отпечатком и показал ей.
— Прекрасно, — сказал он. — Это превосходное вложение, сами увидите. Хотите, чтобы я его вставил в раму?
— Нет, спасибо, я его возьму как есть.
Она задумалась, куда его можно будет повесить, и пожалела, что не взяла чего-нибудь из ранних периодов Кейна. Произнеся над картиной несколько одобрительных звуков, Гульд свернул ее и вложил в футляр.
— А он был подавлен после события на пике Надежды? — невзначай спросил Солли.
Гульд приложил пальцы к вискам, будто даже вспоминать было больно.
— О да. Он уже никогда не был прежним.
— А что изменилось?
— Это трудно объяснить. Он всегда был дружелюбен, открыт, легко шел на разговор. Ну, может быть, это и преувеличение. Но он не был трудным человеком, как часто бывает с талантами. И все это исчезло. Он стал искать уединения. Я в те времена почти каждый вечер ездил в Северин, там жила моя жена. То есть мы еще тогда не были женаты. И я пользовался этим предлогом, чтобы зайти к нему, посмотреть, что он делает. Он тогда не был так известен, как сейчас. Но я знал, всегда знал, что настанет день и он будет великим художником.
Он продавал свои работы через меня. В те времена за них давали немного, совсем не так, как сейчас. Но деньги ему не были нужны. Он просто занимался живописью. Вы меня понимаете?
Она кивнула.
— Я вам не говорил, что я там был, когда это случилось? Когда взорвалась гора? Это было страшно. Деревня находится внизу и была защищена от взрыва, иначе бы мы все погибли. Но по небу летели скалы и деревья. Мы не могли понять, что случилось. Потом налетела пыль. Люди задыхались и погибали… — Глаза Гульда затуманились. — Мы с Сашей делали что могли, но… — Он развел руками. — Ладно, не стоит рассказывать.
Ким и Солли стояли молча и ждали.
— Я тогда собирался заняться его работами. Покупать их самому, потому что их недооценивали, и ждать, пока цены поднимутся. Сейчас они в тридцать, в сорок раз дороже, чем были тогда. И спрос все еще превышает предложение. — Он повернулся к «Осени». — Вот поглядите. Есть кто-нибудь сейчас такого масштаба? Разве что Краббе или Хоскин. Нет, Хоскин, пожалуй, нет. — Он мотнул головой, отвергая мысль о Хоскине.
— Вы, случайно, не знали Кайла Трипли? — спросила Ким.
— Трипли? Нет, не знал. Он жил на вилле, поодаль от всех. С обычными людьми он не общался — это было ниже его Достоинства.
— Можно сказать, что они с Кейном были друзьями?
— Да нет, пожалуй.
— Он был у Кейна работодателем.
— Это совсем не то, что друг.
Ким с трудом отвела глаза от «Осени».
— Еще одно, мистер Гульд, — сказала она. — Я интересуюсь тем, что вызвало этот темный период. У вас не было ощущения, что его причиной мог быть не только взрыв? Может быть, гибель женщины?
— Я знаю, что на него очень подействовало то, что случилось с ней.
Гульд многозначительно поглядел на изображение Эмили.
— Он это говорил?
— Это видно в его вот этой работе. Но прямо — нет, не говорил.
— А еще что-нибудь?
— Ничего, что я вам уже не сказал. Он просто в какой-то степени ушел в свою раковину. Шатался по своему большому дому. Даже свой кабинет запер.
— Запер кабинет? Как это?
— В прежние времена, когда я к нему заезжал, мы сидели в кабинете и выпивали. Гостиная у него была слишком чопорная, он ее не любил. А потом вдруг мы с ним стали общаться только в гостиной и кабинета я больше не видел. Вряд ли это что-то значило, но это было странно. Будто он там женщину прятал.
Они пообедали в ресторанчике под названием «Рюкзак». Пошел снег, подул холодный ветер. Солли задумчиво расправлялся с мясом и гарниром.
— Сейчас закончим, — сказал он, — и отправимся, пожалуй.
— Ага, пока погода не стала еще хуже. — Прогноз сообщал, что снегопад к полуночи прекратится, а мороз будет крепчать.
— А я удивился, что ты выбрала эту картину, — сказал Солли.
— А что такое? Она красива.
— Я думал, ты хочешь купить ту, где Эмили. «Осень». Ты от нее не могла глаз оторвать.