Через полчаса после этого, по жалобе капитана корабля, губернатор Сан-Паоло-де-Лоанды приказал военному отряду оцепить хижины негров и разослал нарочных по всем направлениям. Но все поиски были напрасны; Лаеннек исчез. Одна негритянка, сжалившись над ним, спрятала его остроумным образом: она завернула его в вязанку тростника, приготовленного для плетения корзин, связала в пуки и оставила его лежать у двери ее хижины.
Никому и в голову не пришло искать в тростнике беглеца; на ночь она освобождала его; днем же опять скрывала в той же темнице. Через две недели после этого корабль снялся с якоря и ушел, и португальская полиция перестала тревожить себя поисками беглого матроса: у нее и своих хлопот было слишком много, чтобы еще попусту дремать под жгучим солнцем на плотинах порта.
Лаеннек не мог оставаться в Лоанде, где его консул непременно бы арестовал, как только узнал бы о его присутствии; отплыть на иностранном судне было немыслимо, не имея никаких бумаг, и в порту, довольно редко посещаемом. Франция навеки закрыта для него: правда, боцман не умер от раны; но, будучи два раза жертвой беззаконного покушения, он не оставлял своему оскорбителю никакой надежды на помилование.
Молодая негритянка, которой Лаеннек был обязан спасением, была уроженкой Верхнего Конго; привязавшись к Иву, она предложила ему идти с нею к ее родному племени, заверяя его в хорошем приеме. Как все моряки, он сохранял свои деньги в кожаном поясе, который носил под курткой. Будучи бережлив, как бретонец, он сохранил все свое жалованье за два года плавания, в надежде этим запасом помочь своей семье по возвращении из кругосветного плавания. Теперь он воспользовался сбереженными деньгами, чтобы купить себе хорошее ружье, несколько фунтов пороха, свинца, форму для литья пуль, а также несколько штук бумажных тканей в подарок негритянке Буане, и пошел вслед за нею.
Они шли сорок два дня и, наконец, пришли в город Матта-Замбу, где царствовал Гобби. В это время король был в натянутых отношениях с самым сильным соседом, по имени Огуне. Ив Лаеннек вызвался обучить его армию и сделать его могущественнейшим властелином всей страны. Гобби, видавший европейские парады в Лоанде и Бенгуэле, с радостью принял его услуги и провозгласил его главнокомандующим своей армии, состоявшей из трех тысяч воинов, из которых только половина была вооружена ружьями, у других же были копья. Дикие воины имели обычай драться в свалке, как ни попало; Лаеннек разделил их по ротам и образовал отдельный отряд, вооруженный огнестрельным оружием. Он научил их маршировать, как следует становиться в каре или колоннами и главное не выскакивать вперед и стрелять только по команде.
У Гобби был свой особенный воинский устав, который немало способствовал успеху обучения его армии: всем непокорным он рубил головы; это было почти единственное наказание, употребляемое им и относительно всех его подданных, в чем можно уже было убедиться.
Через три месяца по прибытии Лаеннека, в целом Конго не было войска лучше армии Гобби, который, мучимый нетерпением испытать на деле своих воинов, объявил войну соседу Огуне, который мог выставить вдвое более многочисленный отряд. Гобби одержал полную победу и имел счастье собственноручно отрубить голову своему неприятелю. Бесполезно и говорить, что, по примеру своих европейских собратьев, он присоединил немедленно владения побежденного к своей державе.
Все время Лаеннек, не щадя своей жизни, принимал участие в боях, выказывая необычайную храбрость; пуля и стрелы летали вокруг него, а он и внимания на них не обращал; и хотя постоянно находился впереди своего отряда, но вышел из битвы без малейшей царапины. Быстро распространились слухи, что он неуязвим и что, по выражению Гобби, он имел при себе фетиша, ограждающего от смерти. Само собой разумеется, что он не стал разуверять их, потому что этот общий суеверный страх делал его еще неприкосновеннее, чем сам король, и давал ему средство сохранять свободу действий. Вследствие этого Лаеннек заявил королю, что будет защищать его против всех неприятелей, но чтобы он не рассчитывал на него при похищении и продаже невольников. Последнее производилось ежегодно для приобретения в меновой торговле оружия и тафии.
Гобби был так же суеверен, как и последний из его подданных, и вполне верил могуществу европейского фетиша, хотя не имел никакого доверия к волшебным фокусам своих жрецов: слишком часто проделывались они перед его глазами, чтобы он мог допустить веру в них. Очень досадно было ему слышать заявление своего главнокомандующего, однако он боялся противоречить тому, которого весь мир отныне называл Момту-Самбу, то есть «человек неуязвимый».
Благодаря такому верованию, Лаеннек мог проводить жизнь совершенно на свободе. Время свое он проводил на охоте и на исследовании внутренней страны, желая развлечь себя и усталостью от занятий заглушить печальные воспоминания о прошлом. О научных целях он не имел никакого понятия и потому не мог преследовать их.
Он аккуратно явился на свидание, назначенное молодым друзьям. Рассказав им о своих приключениях, он выслушал их историю, после чего поклялся избавить их от участи, которую приготовил им Гобби.
Увлекаемые нетерпением, Барте и Гиллуа хотели бежать в ту же ночь, но Лаеннек объяснил им необходимость потерпеть еще несколько дней.
— Надо усыпить бдительного Гобби, — сказал он, — за нами будет непременно погоня, и потому нам необходимо опередить их хотя бы на один день пути, а вы должны понять, как трудно скрыть наше отсутствие от общей бдительности, хотя бы и на двадцать четыре часа.
— Так как же вы полагаете? — спросил Барте.
— Надо ждать, или воспользоваться благоприятным случаем, а до той поры вы должны поступить по указанному мной плану.
— Приказывайте, мы будем повиноваться.
— Завтра же вы должны просить Гобби, чтобы дали вам в обучение новобранцев.
— Но я ничего не понимаю в этом деле, — подхватил Гиллуа, — ведь это хорошо для Барте, который действительно военный человек, ну а чиновников колониального комиссарства надо жаловать не мечами, а великолепными перьями вместо ордена. Ведь мы умеем только пером писать, и Гобби скоро заметит мое невежество.
— А вы подражайте своему товарищу или придумайте какую-нибудь новую штуку, если это вам легче.. Для негров все белые — солдаты. Во всяком случае старайтесь хотя бы притвориться, что вы не на шутку занимаетесь своим ремеслом. Когда наступит удобное время, я постараюсь предупредить вас с вечера, а до той поры мы будем видеться как можно реже. Если будет надобность известить вас о чем-нибудь важном, то я пришлю к вам моего негра Кунье: вы можете вполне довериться ему, это человек испытанной верности.
В эту минуту собака, никогда не покидавшая Лаеннека, приподнявшись на задние лапы, сильно вдыхала в себя воздух по направлению к дворцу.
— Что с тобой, Уале? — сказал ее хозяин, — неужели какой-нибудь караульный отважился зайти в эту сторону?
Громадное животное тихо зарычало, сохраняя выражение чего-то среднего между тревогой и яростью.
— Вот наш лучший друг в предполагаемом побеге, — сказал Лаеннек, задумчиво лаская голову собаки, — бедный, мой единственный, истинный друг! Сколько раз ты спасал мне жизнь в опасных предприятиях! Посмотрите на него, господа, он вступает в борьбу с ягуаром и пантерой и побеждает их. При встрече со львом Уале нисколько не усомнился бы броситься на него. Это один из тех громадных молоссов английской породы, которые останавливают лошадей на всем скаку и одолевают быка. Три года тому назад мне подарил его мулат, скупающий рабов. Я сам вынянчил его и возился с ним как с ребенком. Ну и горе тому, кто вздумал бы наложить на меня руку, мигом разорвет его Уале на куски.
Уале заворчал еще выразительнее и хотел было броситься в чащу. Но хозяин удержал его вовремя и счел за нужное сократить свое посещение.
— Я должен расстаться с вами, — сказал он шепотом, — не знаю, кто тут шатается… Стоило бы спустить Уале, чтобы заставить раскаиваться дерзкого бродягу; но лучше будет, если Гобби не узнает о нашем ночном свидании. Прощайте! Исполняйте мой совет и терпеливо ждите минуты освобождения.