— Да, друг мой, — продолжал молодой офицер, с презрением пощипывая нашивки своего мундира,— толпа, восхищающаяся издали этими мнимыми учеными экскурсиями, идущими с карабином и пушкой, не знает, при каких условиях проводятся эти экспедиции. Но нет ни одного жителя в центре Африки, который не понимал бы, что стада невольников предназначаются белым людям, покупающим их для того, чтобы заставлять работать. И надо признаться, к нашему стыду, что до самого последнего времени мы давали знать о себе неграм только как торговцы человеческим мясом. На каждого белого негр смотрит, как на врага, который похищает его у семьи, у полей, у огородов, и этот общий страх делает таким трудным путешествия внутри Африканского материка. Я слышал от старого пионера, который объехал целый свет, что страх попасть в неволю — главная причина ненависти негра к европейцам. «Если вы путешествуете один, — говорил он мне часто, — вас принимают за шпиона, высматривающего, много ли жителей в краю и прибылен ли торг людьми, и тогда стараются освободиться от вас; если вы являетесь с многочисленным отрядом, все мирные земледельческие племена бегут при вашем приближении, а если в деревне живут воины, все вооружаются и нападают на вас».
Все государства в центре Африки имеют три касты, встречающиеся в колыбели всех народов: воинов, жрецов, крестьян. Люди эти живут, как жили европейцы в первые времена средних веков, но разве то, что они находятся еще на заре цивилизации, дает право бродить по их стране шайкам? Рабство уничтожено на бумаге, я с этим согласен, но в действительности оно продолжает существовать; и разве эти люди могут забыть страшные войны, периодически затеваемые их царьками с единственной целью — достать себе невольников, которых они привозят в гавани для продажи? Европа должна пенять на себя, на способы развращения, которые она употребляла, на постыдный торг, которым она занималась, чтобы достать работников для своих колоний, если весь центр Африки от обоих тропиков до экватора закоснел в грабеже и войнах. Поэтому мы не должны удивляться, если негры обращаются с нами так, как прибрежные народы Средиземного моря обращались когда-то с пиратами, которые являлись из Алжира, Триполи и Туниса похищать жен и детей… Я согласен с вами, Гиллуа, здесь следует путешествовать только одному или втроем или вчетвером, поселиться сначала, как Ливингстон, в прибрежных деревнях и мало-помалу продвигаться внутрь страны.
— Все, что вы говорите, исполнено здравого смысла. Простого матроса повесили бы за такие слова,— ответил Лаеннек.— И можно подумадь, что вы не впервые путешествуете в этих странах; черные племена легко допускают к себе белого, если только не видят в нем торговца невольниками; но вы забыли, какое приключение случилось с вами; здесь живут не мирные племена, а воинственные касты, и они будут уважать вас только в том случае, если вы умеете защищаться. Но справедливость требует признать, что на вас не нападут, если нет оснований вас опасаться. Зато здесь есть таинственная раса фанов, которая в эту минуту захватила весь запад Южной Африки, и от этих фанов вы не должны ждать решительно ничего хорошего. Они не щадят ни негров, ни белых.
— Я это знаю, — сказал Барте. — Многие путешественники упоминали об этой интересной народности, и ее происхождение составляет в эту минуту предмет одной из самых любопытных этнографических проблем, которыми занимается ученая Европа. Когда мы будем в состоянии лучше понимать Йомби, мы, конечно, получим от него интересные сведения о нравах его соотечественников.
Ужин кончился за этим интересным разговором. Ночь быстро приближалась. Кунье и Йомби, которые хотели попеременно охранять покой своих хозяев, зажгли костер для отпугивания зверей.
Путешественники удалились в шалаш, где приготовили себе постели из сухих трав, и скоро тишина нарушалась только однообразным журчанием реки и воем шакалов, отыскивавших падаль в высокой траве… Прежде чем заснуть, Лаеннек и его товарищи поговорили еще о своей страшной встрече. Наткнулись ли они на авангард настоящей орды или встретили только странствующее племя… Барте сказал правду, что вопрос о происхождении фанов составляет любопытную этнографическую проблему.
«У фанов страннее всего их стремление к постоянному захвату территории, — говорит Шайю. — Каждый год фаны приближаются к берегу. Они основывают деревню за деревней на берегах Габона и в странах, находящихся между Габоном и Мондо. Они теперь уже на расстоянии нескольких миль от Обендо. Словом, этот народ, который кажется неугомонным и предприимчивым, гораздо сильнее, чем будемо, бишои и даже понгве; я думаю, что мало-помалу фаны завладеют всем побережьем. Раньше предполагали, что эти фаны, в сущности, джаги или яга, захватившие когда-то королевство Конго и составлявшие большую часть его народонаселения. Однако в последние наши путешествия в Верхний Назарет и внутрь края, к югу настоящего жительства фанов, я не нашел ни одного племени, которое слышало бы об этом древнем народе. Переселения же фанов совершаются так медленно, что деревни, между которыми они поселялись, непременно должны были бы сохранить какое-нибудь воспоминание; и конечно, если бы это были джаги с юга, они непременно оставили бы где-нибудь свои следы. Притом все фаны, когда у них спрашивают, откуда они, указывают на северо-восток. В какой бы деревне ни задали вы этот вопрос, ответ всегда одинаков. У фанов цвет лица не так черен, как у бакале, шекиани и других окрестных племен. Но тип у них негритянский и волосы шерстистые. Они татуируются более всех других народов, которых я видел к северу от экватора, но меньше, чем некоторые южные племена. Этот обычай обезображивает мужчин менее, чем женщин, которые тщеславятся тем, что всю грудь и весь живот покроют линиями и кругами. Щеки их также испещрены всякими рисунками, которые в соединении с громадными медными и железными кольцами, тяжесть которых оттягивает уши, придают фанам самую отвратительную внешность.
Эти племена — людоеды; они едят даже трупы тех, кто умер от болезни».
Тот же путешественник продолжает:
«Однажды я разговаривал с их королем, когда фаны принесли мертвое тело, которое купили в соседней деревне и которое надо было разделить. Я приметил, что этот человек умер от какой-то болезни. Признаюсь, я не мог присутствовать при том, как его рубили. Мне сделалось дурно. Я ушел, как только эта адская сцена началась, и издали мог еще слышать, как они ссорились из-за раздела.
Есть тело умерших от болезни — это утонченность людоедства, и я никогда об этом не слыхал. Я пожелал узнать, принят ли вообще этот обычай у фанов или это была только чистая прихоть. Мне ответили, что они покупают все мертвые тела племени осгебы, которое взамен покупает у них их трупы… А в своем племени они едят мертвецов лишь из других семейств…
Кроме того, фаны доставали тела невольников у бишои и будемо за слоновую кость, по маленькому кусочку за каждый труп.
До тех пор я никак не хотел верить двум случаям, которые покажутся невозможными всякому, кто еще недостаточно знаком с этим народом. Мне рассказывали об этом в Габоне. Шайка фанов, прибывшая на берег, украла однажды труп, только что похороненный на кладбище, изжарила его и съела. В другой раз люди того же племени похитили другой труп, перенесенный в лес, разрезали его, выкоптили и принесли его к себе.
Я видел у фанов ножи, покрытые человеческой кровью, которым они придают большую цену. Фаны, впрочем, самые красивые негры, каких я видел, и их страшный обычай идет им в пользу. Живя в горах, они сохраняют смелую и гордую наружность типичных горцев.
Следует заметить, что, когда людоеды встречаются с племенами неканибальскими, они не выказывают страшного обычая, даже стыдятся его, и это подает повод надеяться, что рано или поздно относительная культурность других негров преодолеет страшное варварство фанов».