Признаюсь, я чувствовал волнение человека, совершающего убийство, когда в первый раз увидал горилл. Они страшно походили на мохнатых людей. Все в них имело вид человека, убегающего от смертельной опасности. Страшный и дикий крик имеет, однако, что-то человеческое в своей пронзительности, и потому нечего удивляться суеверию туземцев относительно «лесных людей».
В наше отсутствие женщины развели большие костры и приготовили ночлег, который хотя и был не так удобен, как в прошлую ночь, но все-таки защищал нас от дождя. Я переоделся, потому что платье мое было промочено ручейками, через которые мы проходили в пылу наших преследований, и потом мы сели за трапезу.
Лежа у костра, мы разговорились о нашем приключении и стали рассказывать любопытные истории о гориллах; я молча слушал рассказы, не относившиеся ко мне, и имел удовольствие слышать то, что иностранцу трудно было бы узнать, расспрашивая.
Один рассказал историю о двух женщинах, которые вместе гуляли в лесу; вдруг появилась громадная горилла, схватила одну из женщин и унесла ее, несмотря на крики. Другая вернулась в деревню, дрожа от страха, и рассказала об этом приключении. Ее подругу считали погибшей. Каково же было всеобщее удивление, когда через несколько дней она нашла возможность бежать и вернулась в деревню.
Несколько лет тому назад из деревни внезапно исчез человек, вероятно унесенный леопардом, и так как о нем не было никаких известий, то суеверие туземцев выдумало причину для этого отсутствия. Рассказывали, что, прогуливаясь однажды в лесу, он превратился в громадную и отвратительную гориллу, которую негры часто преследовали и никогда не могли убить, хотя она бродила в окрестностях деревни.
На следующий день мы все отправились на охоту. К полудню наша группа разделилась, в надежде окружить логовище одной из горилл, которая оставила очень ясные следы. Я стоял в трехстах шагах от моих товарищей, когда услыхал выстрел, потом еще три выстрела, через короткие промежутки времени. Поспешно вернувшись назад, я надеялся присутствовать при смерти одного из этих животных, но обманулся. Мои друзья выстрелили в самку и даже ранили ее, но она убежала. Мы бросились преследовать ее, но чаща была так густа и непроницаема, что погоня за гориллой, даже раненой, имела мало шансов на успех.
Пока мы осматривали кусты, настала ночь; надо было решиться переночевать тут и на другой день попытать счастья. Я вообще был доволен. Мы застрелили несколько обезьян и птиц; наши люди изжарили мясо обезьян на угольях, а я насадил моих птиц на вертел. Провизии на завтра у нас было достаточно.
Мы отправились рано утром и вошли в самую густую и наиболее неприступную часть леса в надежде найти убежище зверя, на которого мне так хотелось напасть. Часы проходили, а ни малейших следов гориллы не было. Вдруг Ми-онге тихо заклохтал (сигнал, употребляемый туземцами, чтобы обратить внимание на что-нибудь неожиданное); в то же время впереди меня послышался шум ломаемых ветвей.
Это была горилла! Я угадал это сейчас по решительному и довольному виду моих товарищей. Они старательно осмотрели свои ружья, и я также осмотрел свое; все было в порядке; потом мы осторожно двинулись вперед.
Странный шум ломаемых ветвей продолжался. Мы шли очень тихо, соблюдая глубочайшее молчание. Можно было судить по физиономиям людей, что они считали это предприятие чрезвычайно серьезным. Наконец мы увидели качающиеся густые ветви и молодые деревья, которые громадный зверь вырывал, вероятно, для того, чтобы достать себе ягод и плодов.
Вдруг в лесу раздался страшный крик. Потом кусты распахнулись — и мы очутились в обществе громадной гориллы-самца. Она шла на четвереньках, но, как только приметила нас, выпрямилась во весь рост и смело на нас посмотрела. Она находилась в пятнадцати шагах от нас. Появления ее я никогда не забуду. Она казалась около шести футов, тело было громадное, грудь чудовищна, руки невероятной мускульной силы; большие серые и впалые глаза сверкали диким блеском, а морда имела дьявольское выражение. Таким явился перед нами царь африканских лесов.
Наш вид не испугал гориллу; она стояла на одном месте, ревела и била грудь кулаками, так что она звучала, как барабан. Это их манера вызывать врага.
Рев гориллы — самый странный и страшный звук, какой только можно услышать в этих лесах. Начинается он чем-то вроде отрывистого лая, как у раздраженной собаки, потом переходит в глухое ворчание, буквально похожее на отдаленный раскат грома, так что мне иногда чудилось, что гремит гром, когда я слышал этот крик, не видя гориллы.
Тембр этого рева так странен, что кажется, будто он выходит не изо рта и горла, а из груди и живота.
Глаза гориллы сверкали ярким блеском, пока мы стояли неподвижно в оборонительном положении. Шерсть на ее макушке стала дыбом и быстро шевелилась, между тем как зверь показывал могучие зубы.
Горилла приблизилась на несколько шагов, потом остановилась и опять страшно заревела, снова подошла и остановилась в десяти шагах от нас; и так как она опять начала реветь и яростно бить себя в грудь, мы решились выстрелить и убили ее.
Послышавшееся хрипение напомнило и человека и зверя; горилла упала ничком, тело судорожно задергалось… Потом все стало неподвижно; смерть сделала свое дело… Я мог свободно рассмотреть громадный труп; в нем было пять футов восемь дюймов, а мускулы рук и груди обличали громадную силу».
Во время своих продолжительных странствований по лесам Лаеннек имел несколько раз случай померяться силами с этими животными, и рассказы моряка долго отвлекали путешественников от сна.
Пирогу не оставляли ни на минуту; через шесть дней окончили работу топором, а на восьмой день, как и предвидел Лаеннек, ее спустили на воду.
Поставленная на два круглых обрубка, лодка без труда скользила до берега, а когда один конец ее опустился в воду, ее приветствовали криками «ура». Ее назвали «Надеждой». Все относительно на этом свете, и скромный ствол дерева был в эту минуту драгоценнее для путешественников, чем самое лучшее судно французского флота.
Барте и Гиллуа употребляли время на охоту и изучение флоры верхнего Конго, не теряя, однако, из виду своего лагеря, потому что знали, какой опасности они подвергались.
Каждый день делали они драгоценные открытия в растительном царстве и убивали какое-нибудь животное, редкое или не совсем известное. Когда уставали идти, садились в тени какой-нибудь гигантской смоковницы и начинали мечтать о своих родных и друзьях, которые, наверное, считали их безвозвратно погибшими.
Накануне отъезда, когда они делали последнюю экскурсию, они вспомнили о тех странных происшествиях, которые привели их в Центральную Африку, и в первый раз с тех пор, как Лаеннек избавил их от неволи, разговор зашел о двух товарищах, оставшихся на рабовладельческом корабле.
— Хотелось бы мне знать, что с ними сделалось?— заметил Гиллуа.— Продолжают ли они жить в мире с капитаном корабля?
— Не тревожьтесь о них, — ответил Барте, улыбаясь, — они из Тулона, родины хитрецов; этого для них достаточно! Они сумеют прожить, приобрести денежки — словом, устроить свои дела и на подводной скале, и на спине кита. Жилиас и Тука принадлежат к категории пройдох, и вы можете быть уверены, что они везде сумеют устроиться. Но если вас тревожит их судьба, я могу вас успокоить: они теперь, наверное, находятся во Франции, восхваляя свое мужество и стараясь получить что-нибудь за это.
— Вы думаете, что Ле Ноэль возвратил им свободу?
— Гораздо вероятнее, что этот дьявол кончил свои подвиги на рее английской мачты и что наших двух товарищей освободил фрегат, блокировавший «Осу» при входе в Рио-дас-Мортес, в тот вечер, когда Ле Ноэль, чтобы отомстить за наш побег, выдал нас своему другу Гобби.
— Что-то говорит мне, что ваши предвидения не осуществились, любезный Барте! Помните ли, что когда мы оставили «Осу», она разводила пары и приготовлялась уйти ночью. Вы знаете, она быстроходна, и я думаю, что ее попытка увенчалась успехом.
— В таком случае они, должно быть, продолжали свою службу как лекарь и комиссар на «Осе», а Ле Ноэль обещал высадить их, как только продаст свой груз живого мяса, на бразильском берегу; теперь они на пути во Францию на каком-нибудь атлантическом пакетботе и приготовляют тот знаменитый доклад морскому министру, который заставлял хохотать капитана «Осы» до слез. Я о них не беспокоюсь, любезный друг, вы увидите, что будущее оправдает мои слова.