Жители ничего не требуют у этой плодородной земли, но достаточно указать на естественные продукты, встречающиеся там, и на аналогию с соседними
землями, чтобы судить о результатах, каких может достигнуть культура.
С другой стороны, легко установить близкую аналогию почвы Габона с почвой Принцевых островов, лежащих за сорок миль к западу, и доказать, что можно с такою же выгодою обрабатывать эту почву. Разумная вырубка леса в частях, соседних с морем, сделала бы воздух здоровее, открыв большие пространства для заселения. Множество высоких плоскогорий требует немного труда, чтобы сторицей возвратить посаженные семена.
— Пользуясь всеми наблюдениями, сделанными до сих пор в Габоне, — сказал Барте, кончив это изложение, составлявшее два дня главный предмет их разговоров, — можно бы превратить этот край в одну из богатейших колоний, но, к сожалению, это неосуществимо.
— Отчего же? — спросил Гиллуа.
— Европеец не привык к климату и может пробыть там несколько лет, только постоянно принимая хинин и считая себя еще счастливым, если дурной воздух не умертвит его в первые дни приезда.
— Пять месяцев усталости и страданий в странах таких же нездоровых, как и Габон, не сделают разве этот климат сноснее для нас, чем для вновь приезжающих?
— Непременно, но не думаю, чтобы мы так долго остались.
— Почему же? Мы не больны и, как ни желали бы увидеть Францию после стольких испытаний, немедленно должны приступить к исполнению своих обязанностей.
— Да, если не были замещены… Места, которые мы должны были занять, не могли оставаться вакантными так долго, и признаюсь, что это предположение мне приятно. После стольких волнений я не прочь отдохнуть у родных, которых должно было огорчить мое исчезновение. Я думаю, что и вы также, любезный Гиллуа.
— Меня никто не ждет!— печально перебил молодой человек.— Я один на свете.
— Теперь не один! — горячо возразил Барте. — Вы сделались мне так дороги, как брат. Вас примут все мои родные…
В следующие дни маленький караван прошел ряд невысоких лесистых холмов. Во всех деревнях фанов и бакале путешественников встречали как нельзя лучше; их везде принимали за торговцев, пришедших выбрать лучшие места для своих факторий, и повсюду их упрашивали остаться.
Иметь факторию на своей земле — самое великое счастье, какого может добиться негритянская деревня. Это значит иметь всегда под рукой не только ружья, порох, зеркала, стеклянные изделия, но и «божественный алугу», или негритянский ром, настоящий кумир во всей этой части Африки.
Холмы сменились низменными землями, переходившими в болота, где путешественники не могли пройти без провод-ника-бакале. Но последний, вместо того чтобы вести их к притоку Дамбо-Уе, который в двадцать четыре часа привел бы их к лиману Габона, повел их в свою родную деревню Ганго, находившуюся почти у истока Комо, на расстоянии четырех дней пути в лодке от Либревиля (главное место французских владений на правом берегу Габона); но они не подозревали этого обмана, который сильно раздосадовал бы их.
В ту минуту, когда они прибыли в Ганго, почти все жители деревни находились на берегу реки, где посредством железной цепи с крючком и приманкой захватили громадного крокодила, который уже несколько месяцев опустошал страну и до сих пор избегал всех расставляемых ему засад. Он пожрал и искалечил такое количество женщин, детей и рыбаков, что никто не смел ходить за водой в ту часть Комо, где он жил.
Эта поимка была настоящим событием. Убитого крокодила разорвала толпа, оспаривая друг у друга его зубы, кусочки когтей, кожи и костей для талисмана против крокодиловых укусов.
Выслушав обычную просьбу и ответив обычным же образом, то есть торжественным обещанием рекомендовать деревню всем прибрежным торговцам, которые захотят основать фактории, путешественники достали в Ганго большую пирогу для поездки в Либревиль.
Они проехали мимо больших деревень Пандангои, Дуия, Могюи, Нумбе и Домбия и бросили якорь через день у живописной деревеньки Кобогои. Ни в одной из тех, которые они проходили, не встречали они такого довольства и благосостояния. Хижины были построены правильными рядами по перпендикулярному направлению к реке, а длинная плантация банановых и кокосовых деревьев, простиравшаяся за каждым рядом домов и покрывавшая их тенью, кончалась на берегу реки. Пристань имела не более восьми метров в ширину и была так густо окаймлена кустами, что только вблизи можно было приметить деревню, первые хижины которой почти омывала река.
— Здесь мы расстанемся, — сказал Лаеннек молодым людям, дошедшим благодаря его смелости до места назначения. — В этой деревне начинается французская земля, и я не могу сопутствовать вам далее.
Произнеся эти слова, Лаеннек не старался прикрыть чем-либо свое волнение.
Он был так тверд и решителен, что Барте и Гиллуа поняли совершенную бесполезность попыток уговаривать его переменить намерение и непреклонность его решения вернуться в верхнее Конго.
— Завтра вы будете в Либревиле,— продолжал Лаеннек,— а мы вернемся в лес… Так все идет на свете; и постоянно надо топтать ногами свое сердце, чтобы повиноваться требованиям жизни…— Тут голос Лаеннека начал дрожать. — Вот пальмовый лист для могилы бедной старушки в Плуаре, которая умерла, не увидевшись со мною… Вы сдержите ваше обещание, мне будет приятно думать об этом в пустыне… и… и…— Он сделал усилие над собою и кончил, пролепетав: — Вы мне позволите вас обнять, если думаете, что бывший дезертир достоин сохранять о вас горячее воспоминание…
Молодые люди бросились к нему на шею, не будучи в состоянии произнести ни слова; они задыхались от волнения.
Вдруг Лаеннек быстро вырвался из их объятий, бросил карабин на плечо и свистнул Уале.
— Прощайте! — сказал он обоим друзьям. — Прощайте! Если когда-нибудь вы будете в Сан-Паоло-да-Луандо, пришлите ко мне нарочного к Гобби, и — честное слово бретонца — я приду к берегу, чтобы увидеть вас…
Быстрыми шагами пошел он по дороге, которая должна была привести его к берегу Огове. Кунье, Буана, Нияди, Иненга и мосиконгские воины последовали за своим начальником, призывая на белых друзей своих все благословения мокиссо. Проходя мимо, эти добрые люди отдавали им часть своих талисманов против лихорадки, укусов змей и опасных встреч.
Гиллуа и Барте принимали все это на память. Последний негр давно исчез в лесу, а они не могли еще отвлечь своих мыслей от тех, кто расстался с ними, и глаза их все допрашивали глубины леса.
— Какая внезапная разлука, — вдруг сказал Барте, вздохнув.
— Так лучше, — ответил Гиллуа. — Этот железный человек, насмехающийся над людоедами, стихиями и лютыми зверями, чувствителен, как ребенок. Он не умеет переносить горести сердца.
Вернувшись к своей лодке, друзья с удивлением увидели Иомби, который на берегу наблюдал, как переносили в лодку плоды и пресную воду.
— Ты зачем не пошел за Момту-Самбу? — спросили они у него.
— Невольник следует за своим господином, — ответил добрый фан, — а Йомби — невольник.
5. Либревиль. —Возвращение во Францию
С невыразимым чувством грусти оба друга проехали Комо с гребцами-бакале. Они оставили за собой деревни Атекве, Гомия, Коло, Антобия, Фассоль, островки Шолиу, Нангье и Шика, два притока Комо — Мага и Ачанго — и наконец въехали в лиман Габона.
Через несколько часов они прибыли в Либревиль, где французский флаг, развевавшийся над домом губернатора и на мачте вестового судна, стоявшего в гавани, доставил им живую радость после неприятных происшествий, закинувших их в центр Африки.
Было около одиннадцати часов утра, когда они вышли на пристань; огненное солнце палило берег, и ни на военном корабле, стоявшем на рейде, ни на берегу ни одна душа не