Интересно, что в донесениях («отписках») русского посла в Стамбуле П.А. Толстого Петру I говорилось о вассальной зависимости «заморских» провинций Османской империи. К ним относились: Египет, Йемен, Хабеш (Эфиопия), Басра, Лахса (Бахрейн), Траблус Гарб (Ливия), Тунис и Алжир[267].
Португальский миссионер Лобу, побывавший в Абиссинии в начале XVII века, писал о местных христианах, что их вера «смешана с различными суевериями <…> столь многими заблуждениями и ересями, что можно сказать: аборигены здесь лишь по названию своему христиане; ведь сорная трава заглушила все добрые всходы и плоды»[268].
Н.П.Хохлов недоумевал: «Почему Петр крестил Ибрагима? Русский царь, надо полагать, знал, что Абиссиния – страна с христианской религией. Может быть, имелись основания считать, что царский приемыш – мусульманин или его обратили в магометанство во время пребывания в Турции? Возможно, отправлением каких-то религиозных ритуалов, молитвой арап выдал свою принадлежность к «чужой вере». Все это еще загадка»[269].
В этих рассуждениях немало наивного, но главный вопрос поставлен совершенно правильно: в отличие от арапов – выходцев из других районов Африки Ганнибал, как полагали его современники и потомки, «представлял» древнюю христианскую державу, к тому же православного толка.
«Эфиопия прострет руки свои к Богу», – это строка из Псалтыря (67 : 32). По мнению Виктора Листова, Пушкин должен был с особым вниманием относиться к христианским святыням эфиопов (абиссинцев), потому что «интерес поэта к точкам соприкосновения Священной истории с историей предков должен быть предопределен жизненным путем Пушкина, всем его творчеством. Например, – и это даже доказывать не надо – Пушкин не мог обойти вниманием и оставить вовсе без размышлений самое первое приобщение эфиопа к христианскому Благовествованию. Об этом приобщении подробно рассказано в главе 8 "Деяний Святых Апостолов" – там, где речь идет о подвигах апостола Филиппа»[270].
Вот вкратце сюжет из «Деяний…»: Ангел Господень является апостолу и посылает его на юг, на пустынную дорогу из Иерусалима в Газу. По дороге той возвращается из Иерусалима в свое отечество Ефиоплянин, евнух эфиопской царицы Кандакии. В своей колеснице сей достойный муж читает Писание, как раз то место из пророка Исайи, где предсказаны мучения Того, кто пострадает за беззаконный род людской, за грехи наши (Ис., 53, 1–9). И спросил апостол Филипп Ефиоплянина: «Разумеешь ли, что читаешь?» Тогда евнух попросил апостола взойти на колесницу, сесть рядом и разъяснить ему непонятное место из пророчества: «Как овца веден был Он на заклание, и, как агнец пред стригущим его безгласен, так и Он не отверзал уст Своих; в уничижении Его суд Его совершился, но род Его кто изъяснит? ибо вземлется от земли жизнь Его» (Деян., 8, 32– 33). Апостол объяснил Ефиоплянину, что не о себе говорит здесь пророк, а об Иисусе Христе, Божественном Агнце, Которому предстояло пострадать и тем спасти род людской. И еще благовествовал Филипп, что сбылось то древнее пророчество недавно в Иерусалиме. Ефиоплянин уверовал, и, когда колесница подъехала к воде, принял святое крещение от апостола (Деян., 8, 35–39). Так началась история эфиопского христианства.
К особенностям исторических путей племен и народов Пушкин был необычайно чуток, подчеркивает Листов. И напоминает об интересе поэта к древним христианским культурам Армении и Грузии, а также о том, что в «Путешествии в Арзрум» Пушкин называет апостольскую проповедь самым сильным средством усмирения народов (VIII, 449). Как полагает ученый, те же самые мотивы неизбежно должны были возникать и при знакомстве Пушкина с историей эфиопского христианства. «Крещение Ефиоплянина по дороге в Газу имело ясную аналогию в истории предков поэта по материнской линии. По семейному преданию и из “немецкой биографии” Абрама Ганнибала, составленной А.Роткирхом, Пушкин знал о крещении своего африканского предка. <…> Путь семьи как бы повторял те пути, которыми шел народ; в карамзинско-пушкинском кругу это был обычный, естественный ход вещей». Листов уверен, что Пушкин должен был знать оба названия африканской страны: Абиссиния и Эфиопия. По-арабски слово «Абиссиния» восходит к значению «сброд», «бродяги», что вряд ли было известно поэту, весьма чувствительному к вопросам родовой чести. Пушкину скорее могло быть понятно название «Эфиопия» – по-гречески «страна людей с пылающими или обожженными лицами»[271].