Он поклонился и, сделав несколько шагов, остановился у круглого стола, посредине роскошной адмиральской приемной, в почтительном отдалении от адмиральши.
Она сидела, строгая и высокомерная, в кресле у балкона, из раскрытых широких иллюминаторов которого, словно из рамок, выглядывали и сверкавший под солнцем, рябивший рейд, и голубое небо, и зеленеющий берег.
В ожидании адмирала, Артемьев нетерпеливо взглядывал на боковую дверь каюты.
Среди мертвой тишины из-за дверей вдруг донесся тихий, меланхолический храп.
"Зачем же приняли? Ведь не к адмиральше пришел являться старший офицер?" - подумал раздраженно молодой моряк.
Да он и не имеет ни малейшего желания знакомиться с этой, едва ему кивнувшей своими взбитыми кудерками, маленькой и коренастой "волшебницей Наиной" с огромными, "выкаченными", как у лягушки, глазами, неподвижно-строго устремленными на него, с крупной бородавкой на широком, слегка приплюснутом носу и с редкими черными усиками на укороченной "заячьей" губе, открывающей такие ослепительно белые, сплошь безукоризненные зубы, что, казалось, они не могли быть не вставными.
Затянутая в корсет до того, что хорошенькая блузка из небеленого полотна напоминала моряку напирающий брамсель, готовый под напором засвежевшего ветра разорваться в клочки, красная, как вареный рак, адмиральша Елизавета Григорьевна Трилистникова, рожденная княжна Печенегова, по мнению Артемьева, носила слишком снисходительную кличку "сапога".
Прошла минута-другая.
Храп из соседней комнаты переходил в мажорный тон.
Адмиральша, казалось, строже и любопытнее "выпучила" глаза на офицера, словно бы изумленная, что он, невежа, не подходит представиться ей и скорей разрешить жадное, злостное любопытство строгой и несомненно верной всю жизнь супруги.
Пикантные слухи об Артемьеве уже опередили его приезд.
Молодой офицер между тем выругал про себя, и довольно энергично, храпевшего адмирала.
Он и "скотина" за то, что женился на адмиральше, - разумеется, она и лет тридцать тому назад была такая же "противная жаба", - хотя бы у нее было и большое состояние и все сокровища мира. Он и "осел", не сумевший избавиться от адмиральши хоть бы на время плавания. Он и "позорный трус", который только срамит и себя и службу, позволяя "бабе" командовать русской эскадрой.
"Ишь пялит на меня глаза!" - подумал старший офицер, взглянув на адмиральшу.
И, поклонившись ей, - все же дама! - повернулся и направился к выходу, чтоб ехать на "Воина".
- Попрошу вас пожаловать ко мне! - остановил Артемьева низкий и густой, слегка нетерпеливый контральто, часто бывающий у честолюбивых и очень некрасивых дам.
Молодой моряк подавил вздох и, приблизившись к адмиральше, снова наклонил голову.
С видом чуть ли не королевы адмиральша протянула надушенную руку с короткими пальцами, унизанными кольцами, поднявши ее кверху, с обычным жестом для baisemain*.
______________
* Поцелуя (франц.).
Артемьев еще не забыл красивых, тонких рук "великолепной Варвары", и выхоленная, пухлая и некрасивая рука адмиральши показалась ему еще противнее и словно бы "наглее" оттого, что на ней сверкали крупные брильянты, рубины и изумруды бесчисленных колец.
Он особенно деликатно пожал ее и отступил несколько шагов.
В глазах адмиральши промелькнуло изумление от такой дерзости.
Она, впрочем, не показала ни гневного чувства "начальницы эскадры" к дерзкому подчиненному, ни обычного озлобления уродливой женщины к красивому человеку и любезно попросила садиться.
- Познакомимся. Можете курить! - милостиво прибавила она.
Артемьев присел. Но не закурил.
- Кажется, имею удовольствие видеть господина Артемьева, нового старшего офицера крейсера "Воин"?
"Отлично знаешь, кто я такой, из доклада с вахты. Но, верно, допрос по порядку?" - подумал молодой человек и ответил утвердительно.
- Ваше имя и отчество?
- Александр Петрович.
- А меня зовут Елизаветой Григорьевной. Сегодня пришли на "Добровольце"?
- Час тому назад.
Прошла пауза. Адмиральша помахала веером, подровняла на обеих руках кольца и не без иронически-шутливого упрека сказала:
- А я думала, что вы, Александр Петрович, удостоите представиться жене начальника эскадры и расскажете что-нибудь интересное с родины... А вы было бежать... Это нелюбезно, молодой человек.
"Начинается разнос?" - усмехнулся про себя Артемьев и сказал:
- Я не смею беспокоить вас, Елизавета Григорьевна.
- Вот как! - не то удовлетворенно, не то недоверчиво протянула адмиральша.
- Я по службе, Елизавета Григорьевна... Явиться к его превосходительству.
- Пармен Степаныч отдыхает. Я ему скажу, что вы являлись. Передать ему что-нибудь надо?..
- Очень вам благодарен. Решительно ничего.
- Ведь вы, Александр Петрович, назначены сюда, конечно, Нельминым?
При имени Нельмина и слове "конечно" молодой моряк густо покраснел и с какой-то особенной силой уверенности, которою хотят обмануть себя не уверенные в чем-нибудь люди, ответил:
- Я назначен по распоряжению министра!
- И Василий Васильич лично приказал вам уехать из Петербурга через три дня?
"И это уж известно!"
- Нет-с. Начальник главного штаба сообщил мне приказание министра.
- Но отчего такая спешность, Александр Петрович? - казалось, с самым искренним участием спросила адмиральша.
Об этом напрасно раздумывал и Артемьев и до сих пор ни до чего не додумался.
- Воля начальства! - сказал он.
- Я решительно не понимаю Василия Васильевича. Он ведь добрый старик. Входит в семейное положение офицера... Сам женатый. Я еще поняла бы такие распоряжения Нельмина... Холостяк... Любит щеголять энергией. В три дня! По правде сказать, я - не большая поклонница нового товарища министра. Несколько предосудителен этот дон-Жуан под шестьдесят...
Артемьева уже грызло подозрение.
- А ведь вы, Александр Петрович, очень не хотели к нам?
- Очень! - горячо воскликнул Артемьев.
- Ну еще бы, это так понятно. Я слышала, какая у вас прелестная и преданная жена и - без комплиментов! - какой вы, Александр Петрович, образцовый муж и отец...