- Не волнуйся, Соня... Сейчас узнаем, зачем меня зовут... Пора ехать.
Он осторожно отстранился от объятий жены, поцеловал ее маленькую горячую руку и ушел одеваться.
- Буду ждать тебя к завтраку! - сказала Софья Николаевна, провожая мужа.
Через час он возвратился совсем подавленный. Софья Николаевна была бледна, как смерть.
- Надо уезжать, Соня! Назначен старшим офицером на "Воина".
- А в отставку?..
- Просился. Отказали.
- Хочешь... я поеду к Берендееву.
- Нет... нет. Спасибо, Соня... Это невозможно...
И, целуя особенно нежно руку жены, точно прося в чем-то прощения, вдруг раздумчиво промолвил:
- Быть может, и лучше, что в плаванье!
Через три дня Артемьев уехал в Одессу, чтобы там сесть на пароход Добровольного флота и идти на Дальний Восток.
VI
На другой день после памятного старому адмиралу визита Софьи Николаевны, Берендеев во втором часу сидел в своем кабинете и, слегка наклонив голову, внимательно и с удовольствием слушал доклад своего любимого помощника и советчика, начальника главного штаба, вице-адмирала Ивана Сергеевича Нельмина.
По обыкновению, он докладывал коротко, обстоятельно и почтительно-настойчиво, казалось, любуясь собой и видимо щеголяя своим деловитым красноречием и умением не раздражать "старого дятла", как называл про себя Нельмин своего начальника.
Это был высокий, плотный и еще очень видный, совсем заседевший брюнет с моложавым лицом и молодыми, слегка наглыми глазами, без бороды, с выхоленными усами, щеголевато одетый, благоухающий духами, с крупным брильянтом на мизинце.
Еще не особенно давно известный во флоте ругатель и "дантист", - он тогда словно бы нарочно щеголял грубоватостью и откровенной резкостью прямого "отчаянного моряка", носил фуражку на затылке, свысока смотрел на береговых моряков, признавал тогда только портер и херес, к женщинам относился с циничным высокомерием холостяка, с приподнятым негодованием возмущался "безобразиями" во флоте, бранил за глаза высшее начальство и не раз говорил, что "плюнет на все" и выйдет в отставку. Невмоготу такому человеку!
Однако Нельмин в отставку не выходил.
Несмотря на его негодующие речи, он умел ладить с высшим начальством, которое часто посылало хорошего моряка в плавания, и в то же время пользовался среди мичманов репутацией лихого и независимого капитана, который не выносит ни малейшей подлости и готов пострадать за правду.
Обворожил Нельмин и двух влиятельных высокопоставленных лиц гражданского ведомства, которые как-то приехали в Кронштадт и посетили броненосец под командой Нельмина. Он показался им настоящим симпатично-грубоватым "loup de mer"*, гостеприимным, прямым и открытым, чуждым хитрости и чиновничьей угодливости. Он любит только море и родной ему флот. А до остального ему нет дела.
______________
* "Морским волком" (франц.).
И Нельмин, как говорили сообразительные моряки, "не зевал на брасах". Товарищи его, не смевшие и думать о цивических чувствах, тянули служебную лямку, еще выплавывая ценз на контр-адмиральский чин, а Нельмин уже был вице-адмиралом и вовремя смекнул, что в те времена "морские волки" на берегу далеко не имеют привлекательности.
И Нельмин уже не кричал о "безобразиях", но зато писал, едва справляясь с изложением своих мыслей, записку об истинных задачах флота и лучших типов судов, стал вдруг считать себя очень знающим техником и умным государственным человеком. Словно бы в пику Берендееву, Нельмин стал доступен, изысканно вежлив с подчиненными, при случае говорил о русской исконной политике, русском железе, русских заводах, строящих русские крейсера, стал одевать фуражку на лоб, как старый холостяк, обедал часто у Донона с шампанским, бывал на технических заседаниях и с ловкостью и наглым бесстыдством "сухопутного волка" интриговал, где возможно, против старого адмирала.
Многие моряки, знавшие Нельмина раньше, когда он "геройствовал" и "разносил" даже титулованных мичманов, сынков влиятельных отцов, удивлялись перемене прежнего независимого ругателя.
Только более наблюдательные люди и прежний министр, которого особенно бранил Нельмин, хорошо знавшие искренность его благородного негодования и цивических чувств, посмеивались и говорили, что Нельмин хоть и не отличается большим умом, но всегда был большой шельмой и отличным капитаном.
И все думали, что Нельмин скоро посадит на мель старика, и не ждали ничего хорошего от будущего начальника.
VII
Берендеев одобрил доклад своего любимца и спросил:
- Артемьева назначили старшим офицером на "Воина"?
- Точно так, ваше высокопревосходительство. Он имеет все права на плавание. Сегодня утром я объявил ему о назначении и предложил, согласно вашему приказанию, уехать через трое суток.
- И что же? Отлынивал?
- Да. Очень просил не посылать в Тихий океан.
- Разнесли его, конечно, Иван Сергеич?
С особенной аффектацией служебной почтительности, скрывавшей и зависть и снисходительное презрение честолюбивого интригана к старому отсталому адмиралу, Нельмин ответил:
- Я выслушал мотивы его просьбы, нашел их неосновательными и объявил ему, что не могу доложить об его просьбе вашему высокопревосходительству... Вы изволили его назначить... И, разумеется, не измените своего приказания без особо уважительных причин.
- Конечно, конечно! - поддакнул Берендеев. - И какие мог он привести причины?
- Разумеется, будто бы важные семейные обстоятельства! - И с циничной улыбкой Нельмин прибавил: - Я, ваше высокопревосходительство, догадываюсь, какие это важные семейные обстоятельства, из-за которых этому красивому молодчине не хочется уезжать из Петербурга... Да еще на Восток... Любоваться китаянками и японками или таким "бабцем", как начальница эскадры Тихого океана, при которой адмирал - вроде вестового.
Старый адмирал поморщился.
У него сохранились еще некоторые правила, едва ли знакомые многим чиновным людям того времени, более приспособленным к жизни на берегу и обладающим большими административными талантами, чем Берендеев, пробывший полжизни в море. Он брезгливо останавливал разговоры, имеющие характер сплетни, наговора или злоязычия, про сослуживцев, и особенно гневался, если кто-нибудь из желающих прислужиться адмиралу начинал передавать ему то, что о нем говорят, или кто его бранит. Тогда старик резко обрывал и негодующе кричал: