Две верхние галереи были прямые и располагались одна над другой. Здесь размещались помещения для моряков. Если надо, в них можно было поселить до семисот человек. Персонал самой базы насчитывал около ста человек, тогда как большинство подводных лодок были глубоководного типа и имели команду в шестьдесят и более человек.
Чтобы избежать сырости, галереи были полностью зацементированы, от них отходили большие склады с провиантом.
Время, затраченное на сооружение этого колоссального предприятия, и громадное количество материалов, которые приходилось доставлять сюда через подводный грот, убедили меня, что Логан ошибался, полагая, будто мы находимся на северном побережье Корнуолла. Правда, пока он следил по компасу за курсом лодки, он был вполне здоров. Но, насколько я знаю, внешность при психическом заболевании зачастую обманчива, и я далеко не уверен, что тогда Логан еще пребывал в здравом уме. Сам я полагал, что подлодка повернула не на север, а на юг и что на самом деле база находилась где-то на северном побережье Испании.
Хотя тогда я еще не знал точно, сколько времени ушло на сооружение базы, я все же чувствовал, что срок был немалый. Все мои выкладки увязывались с тем фактом, что гражданская война в Испании началась в июле 1936 года. Германия влезла в нее с самого начала, в частности, для того, чтобы заполучить аэродромы и базы подводных лодок на территории этой страны. Чем больше я раздумывал об этом, тем сильнее убеждался, что Логан не был в столь нормальном психическом состоянии, чтобы правильно определить курс, когда «У-34» направлялась на базу. Однако он сохранил способность продумывать все наперед и работал не хуже любого другого. Ненормальность психики проявлялась у него в разговоре, точнее, в отсутствии такового. Говорил он очень мало, и даже когда ему задавали какой-нибудь прямой вопрос, он чаще молчал, чем отвечал ни к чему не обязывающим «да». Я дважды беседовал о нем с доктором и обнаружил, что тот откровенно озадачен. Оба раза он подчеркнул, что он не психиатр.
— Я не понимайт, ф чем тело с ним,— сказал он при нашей второй беседе.
Это подействовало на меня угнетающе. Атмосфера на базе тоже не способствовала подъему настроения. Шли дни, и в настрое матросов появились едва заметные перемены. Причиной тому были «доски показателей». Они висели в конце каждого просторного камбуза. Слева на них стояли номера всех подлодок этой базы. Всего их было семнадцать, а номера шли в пределах между пятнадцатью и шестьюдесятью двумя. Как только позволяли обстоятельства, лодки кодом радировали на базу о потопленных ими судах. Такие сообщения частенько запаздывали из-за необходимости всплывать и просушивать антенны, чтобы установить связь. Однако опыт свидетельствовал, что лодки передавали сообщения по крайней мере через день. Был даже приказ делать это при первой возможности, чтобы коммодор мог поскорее заменить лодки, находившиеся на тех или иных торговых путях и считавшиеся пропавшими.
Сведения о потопленных судах записывались мелом на досках напротив соответствующего номера подлодки. При возможности сообщалось не только название потопленного судна, но и тоннаж. Одной из первых была отмечена «Атения» — ее занесли на доску за день до нашего прибытия на базу. Я увидел эти доски только на третий день нашего пребывания там, но из разговоров моряков понял, что они прямо-таки ликуют по этому поводу. Однако, когда те, кто понимал английский, послушали американские передачи и узнали, сколько человек погибло, радость их поуменьшилась. Смутил их и тон американских газет. Более того, и германское командование отнеслось к этому потоплению далеко не одобрительно, о чем на базу сообщили кодом через радиопередачи на английском языке. Радиопередатчика на базе не было, никто не пытался держать прямую связь с Германией. Более того, для получения инструкций из Германии у базы даже не было отдельной волны. Распоряжения приходили посредством оригинального кода, включенного в передачи на английском языке. Узнал я об этом совершенно случайно, благодаря тому, что скрывал знание немецкого. В передачи включались сообщения о подводных лодках. Как именно действовал этот код, я не знаю, но задумано все было очень толково, так как никому бы и в голову не пришло искать зашифрованные приказы в немецких пропагандистских передачах на английском.
Всякий раз, когда дежурный радист заходил на камбуз, чтобы занести мелом на доску новые данные о потоплениях, среди моряков базы воцарялось большое оживление — постоянно заключались пари, какая лодка выйдет вперед по тоннажу и числу потопленных судов. Однако к концу первой недели четыре лодки не сообщили в течение трех дней ни об одном потоплении. Через десять дней уже семь лодок не передавали никаких сообщений о потоплениях больше трех дней. А через четыре дня после нашего появления на базе «У-47» пришла туда с распоротой кормовой палубой — результат тарана. У нее была страшная течь, восемь человек из команды погибли. Три дня спустя, в воскресенье, в док поставили «У-21». Мостик у нее был покорежен, носовое орудие и оба зенитных пулемета повреждены, двенадцать подводников убиты и девять ранены. Вместе с нашей «У-34» на базе было три лодки, требовавших капитального ремонта.
Это и стало причиной перемен в настроении матросов. Не думаю, чтоб германское морское командование считалось с такими потерями: каждый подводник знал, что в современной войне потери будут тяжелые. Но все же когда за две недели пропало без вести семь лодок, а три стояли в доках с тяжелыми повреждениями, стало ясно, что смерть грозит членам всех команд подводных лодок. 14 сентября доски сняли. Все на базе понимали, что это значит; потери, с точки зрения командования, становились настолько большими, что могли расшатать боевой дух моряков.
И только тогда, кажется, я осознал, почему командир базы осмелился принять такие строгие меры против гестаповцев. В Киле или даже где-нибудь на базе в Южной Атлантике подобное было бы просто невозможно. Здесь же сыграла свою роль еще и теснота. Три с лишним месяца коммодор слишком близко соприкасался с Фульке. Более того, как и в атмосфере любого закрытого заведения, у коммодора возникло чувство, что база — единственно существующий мир. Германия и гестапо уже не представлялись ему реальными.
В день, когда убрали доски, на базе царило напряжение. А перед самым отплытием «У-41» я даже подумал, что матросы взбунтуются. Они спустились в док изможденные и подавленные, у некоторых из них был явно бунтарский вид. Как только человеком завладевает страх, он теряет жизнерадостность. Но кривоногий командир оказался на редкость крепким парнем. Таким бодрым и веселым я больше никогда не видал человека, идущего на смерть. Он спустился к лодке вместе с коммодором, и из него так и сыпались шуточки насчет того, что он сделает с британским атлантическим флотом, когда повстречает его. Команда взошла на борт, широко улыбаясь. Неделю спустя «У-41» была протаранена и потоплена британским эсминцем, сопровождавшим танкерную флотилию из Мексиканского залива.
Какое-то время после «У-41» лодки не уходили с базы. Они возвращались, вставали на прикол, а командам велели отдыхать. На этом основании я сделал вывод, что готовится какая-то крупная операция, и вспомнил о бумаге, которую командир «У-34» показал Логану. Днем встречи соединения британского флота было намечено 18 сентября. Надо было что-нибудь предпринять — в нашем распоряжении оставалось три дня.
Может сложиться впечатление, что я не сразу вспомнил об этом обстоятельстве. Нет, где-то в глубине сознания всегда брезжила мысль, что этим рано или поздно придется заняться. В конце концов, не будь этой намеченной встречи кораблей, мы не попали бы на базу. Однако многочисленные мелкие лишения и трудности, свойственные быту военнопленного, все время отгоняли мои размышления об этом на задний план. И только увидев, что подлодки не уходят с базы, услышав смутные слухи о предстоящей операции, я понял, что обязан воспрепятствовать гибели многих британцев, что кроме меня это сделать некому.