Алешандре очень быстро оказался в пыли на земле. И второй раз. И третий. Поднявшись, он с яростью взглянул на Эриберту.
— Займись им, — процедил он сквозь зубы.
И тут же молодчики двинулись к Гуме. Народ вокруг заволновался.
— Остановитесь все! Ещё шаг, и я стреляю! — рявкнул Эриберту, доставая пистолет.
— Опусти свою пушку! — потребовал Родригу.
— Я вызову полицию, — поддержала его Дулсе.
Но Эриберту и внимания не обратил на их угрозы. Он слышал и слушался только Алешандре, а тот говорил ему:
— Давай, врежь ему как следует!
И Эриберту приготовился поквитаться с Гумой, раз для этого представилась возможность.
— Алешандре! Прикажи ему убрать оружие! — взмолилась Ливия.
— Не вмешивайся не в своё дело! — услышала она в ответ.
И тогда она встала, заслоняя собой Гуму, и крикнула:
— Стреляйте в меня!
В толпе послышались возмущённые крики. Дело могло перерасти в серьёзный конфликт. Ливия поняла это, взяла Алешандре за руку и сказала:
— Пойдём! Уходим отсюда немедленно!
— На этот раз ты спасся, спрятавшись за спиной женщины! — заявил Алешандре, и Гума, стиснув зубы, ничего ему не ответил. Он уже понял, что связываться с этим типом, значит уронить себя в грязь.
Алешандре и Ливия удалились в сопровождении охранников и Эриберту. Народ пошумел, повозмущался, но мать Рикардина приказала вновь забить в барабаны. Эсмералда, которая весь этот день была рядом со своей тётушкой, вдруг встрепенулась.
— Я пойду к Гуме, — сказала она, — теперь моё место рядом с ним!
Эсмералда была уверена, что теперь-то Гума понял, какая змея эта Ливия. Кто, как не она, испортил ему праздник? Из-за этой богатой бездельницы явились к ним вооружённые телохранители и затеяли драку!
Но Рикардина удержала её:
— Еманжа не благословляет тебя, моя девочка. У Гумы своя дорога и своя судьба.
Эсмералда не поверила ей.
— Я знаю, что Гума — мой мужчина. Я пойду и против Еманжи, если она встанет у меня на дороге, — в запальчивости заявила Эсмералда. — Гума женится на мне, и у нас с ним будет много детей!
Рикардина положила ей руку на лоб, желая успокоить, внушить другие мысли, но поняла, что Эсмералда одержима. О ней можно было только молиться.
Праздник во славу Еманжи продолжался. Каждый молился ей, прося, чтобы зло было наказано, а добро восторжествовало. Но каждый и добро, и зло понимал по-своему.
Дорогой Алешандре упрекал Ливию в обмане, читал мораль, говорил, что впредь такого не потерпит. Ливия молчала. Ей ничего не стоило оправдаться, но она не собиралась этого делать. Если бы Алешандре был человеком более опытным, молчание Ливии его бы насторожило, но в его глазах молчание было знаком согласия, и он продолжал свои разглагольствования. Они сели в машину, и Ливия попросила поехать к ней домой.
В ответ на недоумённый взгляд Алешандре она пояснила:
— Ты должен привести себя в порядок.
Алешандре взглянул на себя в зеркало и увидел фингал под глазом, распухшую скулу. Видок хоть куда!
— Ты можешь мне помочь? — спросил он.
— Немного, — сухо отозвалась Ливия. — Травяная примочка, крем, пудра.
— Поехали!
Но после того, как всё необходимое было сделано, Ливия отказалась ехать с Алешандре.
— Между нами всё кончено, — ледяным и очень спокойным тоном заявила она. — Ты был сегодня так отвратителен, что я видеть тебя не хочу. Никогда.
По тону Ливии Алешандре понял, что она говорит всерьёз, попытался что-то возразить, уговаривал её, но она молчала, как каменная. Он ушёл и долго колесил по городу. Ливия была женщиной его мечты. Его женщиной. Она не могла от него уйти. Это не укладывалось у него в голове.
Домой он приехал поздно, праздник уже давно кончился. Сначала Адма, а потом и Феликс стали расспрашивать, что у него с лицом, но Алешандре не пожелал ничего объяснять и отправился к себе в комнату. Гуму он ненавидел и поклялся себе, что тот заплатит ему за всё сполна.
Обо всём, что произошло, Феликсу рассказал Эриберту. Феликс пришёл в ярость. Никто не смел, тронуть его сына! Гордец Гума стал отныне его смертельным врагом.
— Не покупай рыбу ни у кого, — распорядился он. — Поголодают и сами расправятся со своим Гумой. Я добьюсь того, чтобы он приполз ко мне на коленях!
На следующее утро Феликс, правда, объяснил и сыну, что его поведение было неразумным. Он не должен был ссорить отца с жителями нижнего города, когда впереди предвыборная кампания.
— Мне дорог каждый голос, — сказал Феликс. — Но ты мне дороже любой кампании.
И тогда Алешандре признался, что Ливия его бросила.