Пока Гума стоял в оцепенении, не понимая, как это он едва не угодил под колёса, из машины выскочил разъярённый Алешандре и стал грубо отчитывать его:
— Ты куда прёшь, идиот? У тебя есть хоть какие-то мозги? Тебе что, жить надоело.
Подойдя к Гуме, он с силой тряхнул его за плечо, и в это время из машины выбежали испуганные Ливия и Леонтина, которых Алешандре в тот вечер развлекал в ресторане, а потом решил прокатить по ночной набережной.
— Успокойся, Алешандре! Не трогай его! – закричали они хором.
Увидев Ливию, Гума, наконец, вышел из оцепенения и сам попытался ударить Алешандре.
— Это ты, подонок, хотел убить меня! — заявил он. – Ты нарочно наехал прямо на меня!
Алешандре увернулся от его удара и сказал:
— Если бы я хотел сбить тебя, то сбил бы, не сомневайся. А я остановился. Так что, будь добр, иди куда шёл и не распускай тут руки.
— Нет, я с тобой поквитаюсь, — продолжал наступать на него Гума. – Ты храбрый только за рулём! А не хочешь вот так — один на один?!
Он провоцировал Алешандре, но тот не хотел вступать в драку, что дало возможность Гуме снова и снова обвинять его в трусости. Алешандре устоял и против этих выпадов. Он велел дамам садиться в машину и сам подошёл к дверце, собираясь уехать, оставив задиру одного посреди дороги, однако Гума, поняв его замысел, не допустил этого. Он ударил соперника, вложив в этот удар всю свою злость на него, на Ливию, на себя, и замахнулся снова, но Ливия успела заслонить собой Алешандре.
— Если хочешь ударить его, ударь сначала меня! — бросила она вызов Гуме.
— Ливия, уйди! — потребовал Гума. – Не стоит защищать этого труса, который прячется либо за влиятельного папу, либо за сердобольную подружку, готовую ради него на любую жертву.
— Я не уйду! – упёрлась Ливия. — Можешь ударить меня. Я вижу, тебе этого очень хочется!
— Да, я с большим удовольствием разукрасил бы твою лживую физиономию, но это не в моих правилах — бить женщин! Уйди с дороги!
Он попытался рукой отодвинуть Ливию, и она тотчас же закричала:
— Не смей прикасаться ко мне, дикарь!
Её слова окончательно вывели Гуму из равновесия, и он ответил:
— Ты права я дикарь! Грубый и невоспитанный. Я родился и вырос на причале. Я такой, как есть, и не притворяюсь. А вы выставляешь напоказ свои хорошие манеры, хотя на самом деле ты – шлюха!
Алешандре, всё время порывавшийся вступить в бой, но удерживаемый Леонтиной, воскликнул:
— Отойди, Ливия! Сейчас он у меня получит!
Ливия даже не услышала его. Она гневно высказывала Гуме все те обиды, что накопились в её душе, а он отвечал ей тем же.
— Я была слепой, — говорила она. — Ты чудовище!
— Это я был слепым, — тотчас же подхватывал он. – Думал, что ты скромная девушка. А ты водила меня за нос и путалась с этим ничтожеством, на котором я сейчас живого места не оставлю!
— Да ты просто зверь! — продолжила в том же духе Ливия, и Гума опять не остался в долгу:
— Пусть будет так, я зверь, которого ты заманила в западню, а потом ранила в спину. И всё же я считаю, лучше быть честным зверем, чем женщиной без чести!
— Ты не видишь разницы между честью и твоей дурацкой гордыней! – выкрикнула Ливия.
— Это тебе неведомо, что такое честь, — тотчас же огрызнулся Гума. – Ты морочила мне голову и то же время путалась с ним! Я всю жизнь буду вспоминать тебя как страшный сон!
— А ты не вспоминай! Вычеркни меня из памяти, и я сделаю то же самое: забуду тебя навек!
— Сделай одолжение, забудь. И не попадайся мне больше на дороге. А насчёт меня — не беспокойся. Я тебя уже забыл! Прямо вот с этой минуты и забыл! Ты для меня больше не существуешь.
Резко повернувшись, Гума пошёл прочь вскоре услышал, как машина Алешандре тоже развернулась и уехала в обратном направлении.
— Всё, я забыл тебя навсегда, — сказал он себе, когда гул мотора окончательно стих у него за спиной, а потом повторил ещё несколько раз как заклинание: — Забыл! Забыл! Забыл!…
Заклинание, однако, не подействовало на Гуму, в его душе по-прежнему купили обида и злость. Это было так мучительно, что он застонал, представив, как до конца своих дней будет страдать, вспоминая предательство Ливии. Нет, такой участи он для себя не хотел! Ливию нужно забыть, вырвать с корнем из сердца, из памяти, из жизни!…
Позже, вспоминая тот вечер, Гума не мог припомнить, как он снова очутился в «Звёздном маяке», а затем и в рыбацкой хижине — вместе с Эсмералдой.
В памяти всплывали только смутные разрозненные обрывки: Эсмеральда утешает его, гладит по волосам, говорит что-то про свою любовь и преданность ему, Гуме. Пожалуй, эта клятва в преданности и верности его и подкупила. Помнится, он спросил тогда: