— Не пускайте! — вдруг завыла одна из голов.— Не пускайте их к человечьему жилью! Поймать хоть одного!
Этой ночью рокубони не повезло. Конан был слишком упорен, а Мораддин — очень опытен для того, чтобы вот так запросто достаться кровожадным летающим тварям. Варвар споро взбежал по ступенькам, которые затрещали под его тяжестью, подождал Мораддина, способного видеть в темноте, и, взвалив Томэо на плечо (против чего она начала вяло возражать), попятился, разя мечом уже проникших через сломанную дверь рокубони.
— Проклятие! — раздался впереди рев Мораддина, его сопровождал грохот падения тела.
Потомок гномов не заметил в кромешной тьме ведущую в подпол лестницу и покатился по ступеням. Более осторожный варвар, нащупав носком сапога прогнившие доски, пошел на звуки ругани, прося богов лишь об одном: чтобы не рухнула лестница.
Наверняка боги, к которым взывал киммериец, были очень заняты или находились слишком далеко от Пагана, а потому последняя треть лестницы, не выдержав веса огромного варвара и прижавшейся к нему Томэо, развалилась, и они растянулись на холодном, скорее всего каменном, полу. Наверху уже раздавалась перекличка летучих голов, они даже не думали прекратить погоню.
— Куда дальше? — спросил Конан Мораддина, превозмогая острую боль в ушибленной голени.— Мы в подвале?
— Не совсем,— послышался из темноты голос спутника.— Справа от тебя в трех шагах крышка квадратного люка. Скорее всего, под нами есть еще одно помещение.
— О, Омитасу! — вдруг простонала Томэо.— Наверху остались меч, яшма и зеркало!
— Лучше забудь о своих игрушках,— прорычал Конан, нашаривая люк, о котором сказал Мораддин.— Я не пойду за ними. А—а, сопли Нергала!
Один из рокубони, обнаружив беглецов, неслышно спустился в подвал и попытался цапнуть Конана за шею.
Киммериец успел увернуться, но пострадало его ухо — зубы рокубони зацепили мочку, едва не откусив ее. Мораддин первым сообразил, что делать, а пока он стаскивал с себя куртку и накрывал ею летучую голову, слегка оглушенную ударом Конана и потерявшую почти все зубы, сам варвар, кряхтя от натуги, поднимал тяжеленную крышку люка.
Счастье, что прежние хозяева устроили неглубокий подпол, а лесенка, ведущая вниз, была металлической. Томэо первой сползла по ней, следом спустился киммериец, Мораддин, закрыв люк, присоединился к ним.
— Так—так.— Каменные стены отражали и многократно усиливали голос туранского гвардейца.— По-моему, здесь хранилось вино. Справа от нас бочки, не ушибитесь. Чуть впереди — невысокий столик… Ого! Хозяева оставили даже масляную лампу, и в ней есть фитиль. Конан, надеюсь, кремень с кресалом ты догадался убрать в кошель, а не оставил наверху?
— Держи.— Варвар, пошарив на поясе, протянул в сторону Мораддина кремень с кресалом, надеясь, что тот увидит его руку.
Невидимые пальцы спутника коснулись его ладони, раздалось клацанье, и, наконец, слабый оранжевый огонек осветил подвал заброшенного поместья. Наверху раздавались удары о камень — рокубони тщетно пытались прорваться к людям.
Когда-то в этом подвале действительно держали рисовое и фруктовое вина, столь любимые жителями Патана. Несколько огромных пятидесятиведерных бочек, покрытых пылью и плесенью, выстроились вдоль стены из желтоватого песчаника, а на столе в беспорядке валялись осколки фарфоровой кхитайской посуды и несколько бронзовых чарок.
— Мораддин? — Конан насторожился, увидев в руках приятеля куртку, которой было обернуто что-то круглое.— Что ты притащил сверху? Отвечай!
— Ну-у…— замялся его спутник и виновато посмотрел на киммерийца.— Я поймал тварь, едва не лишившую тебя уха. А в суматохе забыл отпустить…
Неприятности не закончились. Летучая голова, запеленатая в куртку Мораддина, дергалась и ругалась, угрожая «ж-жалким людиш-шкам» самыми разнообразными карами, у Конана невыносимо болела ушибленная лодыжка и кровоточила мочка уха, а белую мышку Мораддина вытошнило пережеванным носом рокубони.
— Впредь будешь думать, прежде чем жрать всякую гадость! — наставительно сказал Мораддин взъерошенному, хворому на вид зверьку. По всей видимости, летающие головы были ядовиты. Мышь обиженно скосила на хозяина красные глазки и притихла.
— Нам здесь до рассвета сидеть, это точно,— сказал Конан и легонько толкнул Томэо, которая сидела рядом с ним, опершись спиной на бочку.— Детка, ты поведала уйму кошмарных историй про женщин-ворон, лис-оборотней и прочих верных друзей каждого странника, но о едва не сожравших нас головушках не предупредила. Откуда взялась эта мерзость?
— О рокубони люди ничего не слышали лет сто, не меньше,— ответила Томэо.— Когда-то в этих горах пряталась отвратительная секта, отвергшая милость Нефритового Императора и его поднебесной супруги. Члены этого тайного общества поклонялись вендийской богине Кали. Они возжелали бессмертия, и жрецы Кали обучили потерявших разум сектантов некоему обряду, дарившему жизнь после смерти…
— Что за обряд? — заинтересовался Мораддин, поглядывая на сверток с летучей головой. Тварь перестала ругаться и теперь только злобно взрыкивала.
— Члены секты, пройдя через некоторые испытания, умерщвляли друг друга путем отсечения голов,— медленно, словно нехотя, объяснила Томэо.— Тела складывали в горной пещере и замуровывали, а головы поклонников Кали получали вечную жизнь.
— Да разве это жизнь? — с отвращением произнес киммериец.— Летать можно только по ночам, рук нет, ног нет, кой-чего еще тоже нет… Тьфу!
— Не в том дело,— нахмурилась красавица.— Во времена правления императора Мияко Тайса, моего прапрапрадеда, один могущественный маг по имени Цуно сумел усыпить всех рокубони и уничтожить секту. Бессмертные головы наверняка спали в горах с той поры, но я читала, что Цуно заклял их не просыпаться до конца существования мира. Кто-то снял с рокубони его заклятие…
— А может, конец мира уже наступил? — «обнадеживающе» предположил варвар.— А мы тут сидим и ничего не знаем!
— Этим не шутят! — Томэо бросила на Конана суровый взгляд.— Если в стране пробудились темные твари, значит, появился некто, желающий не только взять власть, но и погубить всех своих противников.
— Ага,— сообразил Конан и, вскочив, шагнул к столу.— Мораддин, ты не зря отловил это пугало! Его можно одновременно и удерживать, и допрашивать?
— Попробуем,— пожал плечами бывший гвардеец. Осторожно засунув руку под завязанные узлом рукава куртки, Мораддин ухватил рокубони за волосы, а второй рукой стал развязывать сверток.— Как только вытащу, хватай эту пакость за уши,— велел он Конану,— тогда не вырвется.
Киммериец так и сделал. Едва показалось лицо летучей головы, варвар схватил ее обеими руками и поднял перед собой.
— Пуус-стии! — прошипела голова.— Сожру!
— Поэтому и не пущу.— Конан хмыкнул, увидев, что выбитые длинные зубы успели отрасти заново.— Побеседуем?
— А отпустишь? — сварливо осведомилась голова.— Убить меня все равно не сможешь…
— Отпущу, отпущу,— посулил варвар. — Потом. Скажи-ка, друг любезный, ты откуда взялся? Тебе почти сотню лет полагается спать, как Нефритовому Императору.
— Нас выпустил живой человек, могущественный волшебник,— ответил рокубони. Когда-то лицо твари принадлежало молодому мужчине.— Приказал нам охранять горы.
— От кого? — встряла Томэо.
— От всех. Любой ночующий на перевале подарен этим волшебником нам, наследникам Кали, пожирающей мир.
— Имя волшебника назови,— задушевным голосом попросил Конан.— И я тебя отпущу.
— Сутари Барата. Он приходил в наши пещеры, подчинил нас себе и повелел именем Кали выполнять его поручения,— поразмыслив, ответила голова.— Отпускай!
И тут варвар придумал довольно удачную шутку. Отверстия громадных бочек, каждое диаметром примерно в локоть, были закупорены деревянными пробками. Киммериец привык держать слово даже перед нечистью и посему, указав Мораддину на затычку, которую тот моментально вынул, затолкал голову в бочку. Пробка тут же вернулась на место и была прочно забита гардой меча под возмущенные вопли рокубони.