Пока мы лежали у костра вечером, прежде чем заснули, мы разговорились о нашем приключении и стали рассказывать любопытные истории о гориллах; я молча слушал рассказ, не относившийся ко мне, и таким образом имел удовольствие слышать то, что иностранцу трудно было бы узнать, расспрашивая.
Один рассказал историю о двух женщинах, которые вместе гуляли в лесу; вдруг громадная горилла появилась на тропинке, схватила одну из женщин и унесла ее, несмотря на крики и сопротивление обеих. Другая вернулась в деревню, дрожа от страха, и рассказала об этом приключении. Ее подругу считали погибшей. Каково же было всеобщее удивление, когда через несколько дней она вернулась в деревню: она нашла возможность бежать!
Несколько лет тому назад из деревни вдруг исчез человек, вероятно унесенный леопардом, и так как о нем не было никаких известий, то суеверие туземцев выдумало причину для этого отсутствия. Рассказывали и верили, что, прогуливаясь однажды в лесу, он вдруг превратился в громадную и отвратительную гориллу, которую негры часто преследовали и никогда не могли убить, хотя она бродила в окрестностях деревни.
На следующий день мы все отправились на охоту за гориллой. Мы приметили несколько следов этих животных, и к полудню наша группа разделилась в надежде окружить логовище одной из тех, которые оставили очень ясные следы. Я был едва в трехстах шагах от моих товарищей, когда услыхал выстрел, потом еще три выстрела в короткие промежутки. Я поспешно вернулся назад, надеясь присутствовать при смерти одного из этих животных, но опять обманулся в ожидании. Мои друзья выстрелили в самку и даже ранили ее, как я увидал по следам крови, но она убежала. Мы бросились преследовать ее, но чаща была так густа и непроницаема, что погоня за гориллой, даже раненной, имела мало шансов на успех.
Настала ночь, пока мы еще осматривали кусты; надо было решиться переночевать тут и на другой день попытать счастья. Я вообще был доволен. Мы застрелили несколько обезьян и птиц; наши люди изжарили мясо обезьян на угольях, а я воткнул моих птиц на вертел. Провизии у нас было достаточно на завтра.
Мы отправились рано утром и вошли в самую густую и наиболее неприступную часть леса в надежде найти убежище зверя, на которого мне так хотелось напасть. Часы проходили, а гориллы не было ни малейших следов. Вдруг Мионге тихо заклохтал (сигнал, употребляемый туземцами, чтобы обратить внимание на что-нибудь неожиданное); в то же время впереди меня послышался шум ломаемых ветвей.
Это была горилла! Я угадал это сейчас по решительному и довольному виду моих товарищей. Они старательно осмотрели свои ружья, и я также осмотрел свое; все было в порядке; потом мы осторожно подвинулись вперед.
Странный шум ломаемых ветвей продолжался. Мы шли очень тихо, соблюдая глубочайшее молчание. Можно было судить по физиономиям людей, что они считали это предприятие чрезвычайно серьезным. Мы продолжали идти вперед и наконец увидали, как качались густые ветви и молодые деревья, которые громадный зверь вырывал, вероятно, для того, чтобы срывать ягоды и плоды.
Вдруг, пока мы ползли среди тишины, и только слышалось наше дыхание, в лесу раздался страшный крик гориллы. Потом кусты раздвинулись с обеих сторон, и мы столкнулись с громадной гориллой-самцом. Она прошла чащу на четвереньках, но когда заметила нас, выпрямилась во весь рост и смело на нас посмотрела. Она находилась в пятнадцати шагах от нас. Этого появления я не забуду никогда. Она казалась около шести футов, тело было громадное, грудь чудовищна, руки невероятной мускульной силы; большие серые и впалые глаза сверкали диким блеском, а морда имела дьявольское выражение. Таким явился перед нами царь африканских лесов.
Наш вид не испугал гориллу; она стояла на одном месте и била в грудь кулаками, так что она звучала как барабан. Это их манера вызывать врага; в то же время она ревела беспрестанно.
Рев гориллы самый странный и страшный звук, какой только можно услышать в этих лесах. Начинается чем-то в роде отрывистого лая, как у раздраженной собаки, потом переходит в глухое ворчание, буквально похожее на отдаленный раскат грома, так что мне иногда чудилось, что гремит гром, когда я слышал этот крик, не видя гориллы.
Тембр этого рева так странен, что кажется, будто он выходит не изо рта и горла, а из груди и живота.
Глаза гориллы сверкали ярким блеском, пока мы стояли неподвижно и в оборонительном положении. Шерсть на макушке головы стала дыбом и быстро шевелилась, между тем как зверь показывал свои могучие зубы.
Горилла приблизилась на несколько шагов, потом остановилась и опять страшно заревела, снова подошла и остановилась в десяти шагах от нас: и так как она опять начала реветь и яростно бить себя в грудь, мы решились выстрелить и убили ее.
Послышавшееся хрипение напомнило и человека и зверя; горилла упала ничком; тело судорожно трепетало, и несколько минут члены сильно дрожали. Потом все стало неподвижно; смерть сделала свое дело… Я мог свободно рассмотреть громадный труп; в нем было пять футов восемь дюймов, а развитие мускулов, рук и груди обличало громадную силу".
Во время своих продолжительных странствований по лесам, Лаеннек имел несколько раз случай померяться с животными этого рода, и рассказы бывшего моряка долго отвлекали путешественников от сна.
Пирогу не оставляли ни на минуту; через шесть дней окончили работу топором, а на восьмой день, как и предвидел Лаеннек, ее спустили на воду.
Поставленная на два круглых обрубка, лодка без труда скользила до берега, а когда опустилась в воду, ее приветствовали криками „ура". Ее назвали, как было уже сказано, „Надеждой". Все относительно на этом свете, и скромный ствол дерева был в эту минуту драгоценнее для путешественников, чем самое лучшее судно во французском флоте.
Барте и Гиллуа употребляли время на охоту и изучение флоры верхнего Конго, не теряя, однако, из виду своего лагеря, потому что знали, какой опасности они подвергались.
Каждый день делали они драгоценные открытия в растительном царстве и убивали какое-нибудь животное, редкое или не совсем известное. Когда уставали идти, садились в тени какой-нибудь гигантской смоковницы и начинали мечтать о своих родных и друзьях, которые должны считать их безвозвратно погибшими.
Накануне отъезда, когда они делали последнюю экскурсию, они вспомнили о тех странных происшествиях, которые привели их в пустыню Центральной Африки, и в первый раз, с тех пор как Лаеннек избавил их от неволи, разговор зашел о двух товарищах, оставшихся на рабовладельческом корабле.
— Хотелось бы мне знать, что с ними сделалось, — заметил Гиллуа, — продолжают ли они жить в мире с капитаном корабля.
— Не тревожьтесь о них, — ответил Барте, улыбаясь, — они из Тулона — отечества хитрецов; этого для них достаточно. Они сумеют прожить, приобрести денежки, словом, устроить свои дела и на подводной скале, и на спине кита. Жилиас и Тука принадлежат к категории таких хитрецов, и вы можете быть уверены, что они сумеют устроиться везде. Но если вы тревожитесь о них, можете успокоиться: они теперь наверное находятся во Франции, восхваляя свое мужество и стараясь получить что-нибудь за это.
— Вы думаете, что Ле Ноэль возвратил им свободу?
— Гораздо вероятнее, что этот дьявол кончил ряд своих подвигов на верхушке английской мачты, и что наших двух товарищей освободил фрегат, блокировавший „Осу" при входе в Рио-дас-Мортес в тот вечер, когда Ле Ноэль, чтобы отомстить за наше покушение к побегу, выдал нас своему другу Гобби.
— Что-то говорит мне, что ваши предвидения не осуществились, любезный Барте. Помните ли, когда мы оставили „Осу", она разводила пары и приготовлялась уйти ночью. Вы знаете, как она быстра на ходу, и все заставляет думать, что ее попытка должна была иметь успех.
— В таком случае они, должно быть, продолжали свою службу, как лекарь и комиссар на „Осе", а Ле Ноэль обещал высадить их, едва только продаст свой груз живого мяса на бразильском берегу; теперь они должны быть на пути во Францию, на каком-нибудь атлантическом пакетботе и готовят тот знаменитый доклад морскому министру, который заставляет хохотать до слез капитана „Осы". Я о них не беспокоюсь, любезный друг, и вы увидите, что будущее оправдает мои слова.