— О, Господи! — он закрыл лицо руками, осмотрелся вокруг, хитро улыбнулся и облизнулся, как кот на сметану. В его глазах заплясали веселые огоньки.
— Это все, что ты скажешь? — рассмеялась Юля, довольная произведенным эффектом.
— Иди ко мне, любимая! Тебе повезло, что кругом люди, а то я растерзал бы тебя на месте, — Роберт протянул к ней руки, и она поспешила к нему.
— Что ты со мной делаешь, негодная девчонка? — прошептал Роберт, обнимая ее. — Что ты со мной делаешь?
— Я с тобой лечу на одной волне.
Он вдохнул аромат ее волос и издал тихое рычание.
— Homo sum, humani nihil a me alienum puto[1], — сказал он и добавил, немного отстранившись, — как мне хочется поскорее законно назвать вас «миссис Фаррелл».
— Это что-то изменит?
— Да, — Роберт окинул ее взглядом голодного хищника. — Хочу владеть тобой морально, физически и на бумаге! Окончательно и бесповоротно оккупировать твое личное пространство.
— Ты им и так владеешь безраздельно, — Юля коснулась губами его щеки.
— А мне все мало.
[1] Homo sum, humani nihil a me alienum puto (лат.) — Я человек и ничто человеческое мне не чуждо.
Глава 4
"— У тебя под курткой ничего нет? — от удивления я открыл рот, а ветер, воспользовавшись моей растерянностью, вырвал из руки зонт. Волны Темзы подхватили его, и он поплыл по течению реки.
— Какой ты растяпа! — Юля негромко рассмеялась, и ее мелодичный смех заставил меня улыбнуться.
Мы проводили взглядом зонт. Черным плотом, подгоняемый ветром, он уплывал в сторону Тауэрского моста. В зеркальной глади воды отражался вечерний город, а мне вспомнился наш первый настоящий поцелуй на набережной Москвы-реки солнечным днем в сентябре. Как я тогда утонул в зеленых глазах Джу, и будто тысячи русалок увлекли меня в бездну, откуда возврата нет.
С тех пор как я сделал свою возлюбленную женщиной, ее взгляд больше не был отравленным. Правда, менее дерзким и насмешливым он не стал. Взор ее очей до сих пор сводил меня с ума от неизвестности и неуверенности в следующем шаге Джу.
— Да и пес с ним! — я поднял воротник на пальто и обхватил ее тонкую талию. — Зубы мне не заговаривай! Что у тебя под курткой?
Уголки губ Джу дрогнули, тонкие пальцы схватились за застежку и медленно потянули вниз. Дойдя до середины груди, они остановились.
— Поцелуй меня, — попросила Джу. — Как тогда, на набережной в Москве? Помнишь?
Точно говорят, у дураков мысли сходятся. Под проливным дождем, в декабре на набережной Темзы я целовал свою любимую женщину и не мог остановиться. Наше дыхание сбилось, и я не понимал, дрожит ли Джу от холода или от страсти. Я готов был стянуть с нее куртку и покрывать поцелуями гибкое тело до одури, до потери сознания. Остатки разума заставили меня оторваться от зацелованных губ, подхватить Джу на руки и отнести в машину".
С таких сладостных воспоминаний началось утро Роберта в семь часов. Он проснулся рано, мучимый желанием продолжить любовные утехи. Вчера весь день они гуляли по городу и потом долго отогревались в теплой ванной со всеми вытекающими эротическими последствиями:
— Мне всегда тебя будет мало, — прошептал Роберт, приподнявшись на локте над мирно спящей возлюбленной.
Он склонился над Юлей, и, чуть стянув одеяло, приник губами к ее груди. Теплая ладонь шлепнулась ему на спину, и Юля простонала:
— Эдвард, не надо…
Роберта бросило в холодный пот, и он отпрянул. Юля повернулась набок и, положив руки под голову, сладко причмокнула губами:
— Еще раз тронешь, убью.
Роберт облегченно выдохнул: «Нормальные в этой белокурой голове сны снятся. Но пока она говорит «нет», можно не напрягаться. Дам-ка я ей полную свободу этим утром». Но желание прошло, и он погрузился в менее радужные воспоминания: в тот день, когда отец не дал Юле выйти из окна и впервые поцеловал ее. Роберт намотал на палец прядь Юлиных волос: "И, скорее всего, не в последний".