Помню, как улавливаю свое отражение на стекле холодильников с морепродуктами. Я улыбаюсь, выбирая, что именно хочу приготовить. В предвкушении, скупаю больше, чем хотела, а покидая супермаркет, тянусь к телефону, чтобы вызвать такси. Однако вместо этого отвечаю на звонок с незнакомого номера. Странный и грубый мужской голос сообщает ужасные вещи. Я в них не верю. Тогда еще не понимаю, что это правда. Решаю, что случилась ошибка, думаю, что меня разыгрывают. Как могло такое случится? Как он мог разбиться на простых учениях? Это ведь не война? Он ведь не за штурвалом боевой машины. Как подобное могло произойти?
Но та реальность становится такой же жестокой, как минуты, в которые о ней вспоминаю.
Чудовищное дежавю, как немыслимая издевка судьбы. Я смотрю на обшивку пола в салоне самолета, а вижу, как в далеком прошлом, по серому асфальту растекается красное вино. Оно выпало из пакетов и разбилось. Все разлетелось из моих рук, упало и рассыпалось, как только я поняла, что такое настоящая боль.
— Заходим на посадку. Старший солдат Чхвэ, иди в салон, и скажи всем приготовиться. Мягко не будет. Пусть продолжают сидеть на полу, и прижмутся крепко друг к другу. Как можно плотнее. Понял?
— Так точно, — парень немедленно покидает салон, а Джеха пытается связаться с диспетчерами аэропорта.
Спустя минуту, ощущаю, как начинается тряска. Самолет снова ходит ходуном, но в этот раз я не закрываю глаза.
Я обязана перебороть этот проклятый страх.
Со всех сил стискивая зубы, держусь за сидение, и вслушиваюсь в то, что отвечает диспетчерам Джеха. Погода нормальная, как и видимость. Проблема в том, что на борту не семь сотен человек, а около девятисот. Он едва взлетел, и, разумеется, сесть будет так же не просто.
Удар, и сильный рывок самолета, вызывает ступор. Я вцепляюсь в проклятое сидение, и смотрю через широкие окна на длинную серую полосу. Вдоль нее стоят десятки карет скорой помощи, и спасателей. Тряска усиливается, как только мы начинаем тормозить. Самолет виляет то вправо, то влево, а Джеха с такой силой удерживает штурвал, что его руки краснеют. Он чеканит команды, а парни немедленно делают все, что он говорит. Ничего не понимая в происходящем, выдыхаю в момент, когда самолет останавливается, и все стихает.
Джеха отцепляет ремни и быстро поднимается. Он хочет помочь и мне, но я сама все делаю, а вцепившись в его руку, холодно и со сталью шепчу:
— Взлетай. Уже. Сразу.
— Не могу, Вера. Надо следовать правилам.
— Нет. Взлетай. Вышки взорвались не просто так, Джеха. Извержение перешло в активную фазу. Зоны давления сменились, и до основного выброса магмы из кратера считанные часы. А возможно, и этого времени нет.
Джеха бледнеет, а я поднимаюсь, быстро вытираю дурацкие слезы, и продолжаю, севшим и охрипшим голосом:
— Когда мы улетали, пожар уже достиг квадратов у расположения. Если ты будешь ждать разрешения на взлет, садиться будет негде, Джеха. Во время основного выброса, произойдет землетрясение. Оно достигнет амплитуды не менее семи, а то и восьми балов. В таких условиях покрытие полосы будет разрушено глубокими трещинами, а спустя какое-то время часть острова накроет цунами. Потому, не жди. Взлетайте.
— Вон Хо, — Джеха обращается к парню, даже не повернувшись к нему. Мужчина цепко смотрит в мои глаза и продолжает: — Выведите людей, как можно быстрее. Начинайте дозаправку немедленно. У нас десять минут до взлета.
— Мы не успеем, — начинает парень.
— Если ты продолжишь трепаться, то мы действительно не успеем. Выполняй, — Джеха кивает ему на выход, а сам садится за штурвал и немедленно связывается с диспетчером.
Он продолжает настаивать, и наконец, просто ставит перед фактом, что взлетает.
Наши взгляды встречаются еще раз. В этот раз в глазах Джеха, я вижу совершенно иное. В них больше нет пренебрежительного и снисходительного отношения. Он смотрит на меня иначе. Смотрит так, будто действительно принял, и стал уважать.
— Я жду вас, — уверенно произношу, а в ответ получаю такой же уверенный ответ:
— Мы вернемся, невестка.
Сдерживая растущую дрожь, я покидаю салон транспортника. Как только оказываюсь в толпе прибывших, на меня обрушивается лавина дурацких вопросов.
Кто я? Откуда? Где мои документы?
Смотрю на работников спасательных служб, как на инопланетян. Отвечаю точно так же машинально, а когда думаю о том, что еще пять часов должна провести в полной неизвестности, отчаяние накрывает с головой.
Несколько полицейских, пытаются провести меня к карете скорой, но я отказываюсь от помощи. Стоя среди толпы, почти у стоянок самолетов, я жду. Отсчитываю проклятых десять минут, и впервые так внимательно и не моргая, наблюдаю за взлетом самолета.
Транспортник поднимается в небо. Оно, будто издеваясь, выглядит слишком красиво. Невозможно синее, и невозможно яркое, оно совершенно не похоже на посеревшее небо над островом.
— Мадам, я представитель французского консульства. Меня зовут Жак Руссо. Вам нужна помощь, мадам? Чем мы можем…
— Ничем, — я опускаю взгляд от неба, и осматриваю высокого брюнета в легкой рубашке. — Вы ничем не можете мне помочь, месье. Спасибо.
— Мадам, вас ждут родственники? Не нужно вам оставаться в аэропорту. Вас должен осмотреть доктор.
— Отдайте этого доктора людям, которые в нем нуждаются. Здесь толпы раненных, месье. А вы предлагаете помощь человеку, на котором нет ни царапины.
— Вы гражданка…
— А они люди. Живые. Мне отдать кому-то из них свой паспорт, чтобы им предоставили помощь? — я знаю, что поступаю неправильно.
Я выплескиваю весь страх на мужчину, но иначе не могу. Нет сил, их не осталось, а все, что хочу — тишины, теплых объятий и мягкого шепота.
Все это у меня было еще десять часов назад. Все это было. И опять пропало.
— Простите, месье Руссо. Простите, и надеюсь, вы понимаете мои чувства.
Мужчина уже спокойнее и молча кивает. Более слов не требуется, наш разговор состоялся. Потому он уходит, и действительно предоставляет врача и карету скорой людям, на которых я указала.
С этого момента, начинается другой отсчет.
Пять часов, которые воспринимаю, как вечность.
Как тень, я хожу вдоль окон терминала. Меряю шагами пространство от одной стены к другой. Вокруг бегают волонтеры, и медики. Они оказывают первую помощь людям прямо в аэропорту, ведь никого из островитян не выпускают за пределы терминала. Именно на таких условиях, Филиппины согласились их принять. У этих людей нет статуса беженцев, у них нет здесь прав, но они живы. Наверное, последнее — главное. Если ты живой, и если ты все еще способен дышать, — неважно есть у тебя паспорт, или нет.
Нет ничего важнее жизни.
Делая новый шаг, я вдруг чувствую вибрацию. Опускаю взгляд на сотовый, и провожу пальцем по экрану телефона Сана. Жетоны выпадают из руки, а цепочка цепляется за пальцы, не позволяя им упасть. Я как завороженная открываю сообщение, в котором не понимаю ни слова. Иначе и быть не могло, письменный корейский я так и не освоила. Однако, что-то так и подсказывает, что сообщение пришло от Ханны. Как только я решаюсь посмотреть вложения, телефон взрывается потоком не доставленных писем на электронный адрес Сана. Уведомления приходят одно за другим, а когда я замечаю свое имя, быстро перехватываю пальцем всплывшее окно.
Нажимаю на него, а руки не слушаются. Озноб прошивает тело, и мне бы не читать его переписку, но то, что вижу, приводит в шок. В этом проклятом чате сотни сообщений с информацией обо мне. Здесь десятки моих фото, и столько же ссылок на все статьи о молодой и подающей надежды ученой. Листая назад вверх чата, я будто отматываю время назад. Смотрю на два года, которые прожила без него.
Он действительно ждал меня?
Я не могу поверить в то, что вижу. Так ведь не бывает. Как такое возможно, чтобы мужчина два года, будто сталкер, наблюдал за жизнью женщины, бросившей его? Я ведь даже не позвонила. Ни разу.