Её красивое лицо было царственным и безмятежным, как и присуще служителям Смерти, и удивительным образом почти не отражало эмоций, целая буря которых бушевала в колдовских берилловых глазах. Как у многих уроженцев Лебайи, в чертах её было что-то эльфийское: высокие заострённые скулы, тонкие – тоньше, чем у большинства рэмеи – губы, прямой аристократичный нос. Но держалась Тэра совершенно по-рэмейски, в каждом своём слове и жесте была настоящей рэмеи, и горело в ней истинно рэмейское пламя. Хэфер с лёгкостью представлял, как изящные рожки увенчают её голову, а хвост добавит ещё больше грации – не с самого начала, конечно, а когда она уже привыкнет к новому балансу тела, – как пальцы станут казаться ещё изящнее с узкими коготками, как тело нальётся силой и здоровьем. О том, что Тэра не переживёт трансформацию ритуала крови, царевич просто не позволял себе думать.
Но и до Посвящения в его народ она была для него прекраснее всех столичных красавиц вместе взятых. Каким же нелепым казался её страх перед его возможным разочарованием! Хэфер, знавший её душу, любивший её всем собой, просто не мог отвернуться от неё, даже окажись она вдруг эльфеей.
Царевич помнил смесь горя и радости, наполнившую его вместе с огненной бурей, бушевавшей внутри, когда он увидел Тэру над мёртвым стражем. Гибель пса-патриарха вызвала в нём боли и горечи не меньше, чем у обитателей храма. Но велика была и радость от встречи с мечтой, захватившая его… и величайшее изумление. В те мгновения все его чувства были острее – и ярость, и ненависть… и любовь… и желание обладать… Сатех властвовал им, и это было столь же прекрасно, сколь и пугающе, потому что от привычной его личности осталось тогда так мало…
«Взамен ты даруешь мне свою страсть…»
Хэфер не забыл эти слова, хотя по-прежнему не до конца понимал их смысл. Лишь в миг, когда их с Тэрой глаза встретились впервые по-настоящему, он ясно осознавал волю Сатеха, вошедшую в совершенный резонанс с его чувствами. Сейчас он опасался вспоминать ту сметавшую все заслоны разума страсть…
Тэра как будто почувствовала перемену в его настроении и очнулась от своей дрёмы. Повернувшись к царевичу, она посмотрела на него с нежностью и участием. Когда девушка протянула руку и ласково коснулась оснований его рогов, по телу Хэфера прошла знакомая сладкая дрожь, вытеснившая все мысли. Он так хотел быть с ней, увезти с собой в столицу, навсегда оставить подле себя, упиваться её присутствием каждый миг, свободный от долга… навсегда и вопреки всему… чтобы она принадлежала только ему одному и разве что ещё Божеству, которому она служила…
Хэферу впору было бы тревожиться от таких мыслей, ведь прежде он не был собственником, но сейчас он даже не задумался о свободе воли. В нём разгоралось пламя, не оставлявшее места осторожности и взвешенным суждениям.
– Моя… – выдохнул он, притягивая жрицу ближе.
– Не хочу терять ни мгновения нашей ночи, Хэфер, любимый. Будь со мной ещё, – прошептала Тэра, прижимаясь к нему бёдрами.
Краем сознания он помнил, что в первую ночь должен был быть осторожен, что ей нужен был куда более долгий отдых. Но зов её тела и её взгляда разомкнул какие-то последние призрачные границы, сдерживавшие его.
«Взамен ты даруешь мне…»
– Моя… только моя…
Хэфер жадно припал к её губам, как к источнику удивительной неиссякаемой Силы. Пламя вырвалось на свободу, ничем не ограниченное, с каждым мигом разгораясь всё сильнее. Он чувствовал себя собой и не собой одновременно, став вместилищем огня, многократно превосходившего по мощи его смертную форму. Этот огонь точно плавил их тела и сливал воедино.
Легенды говорили, что Сатех ещё не изведал настоящей Любви, когда овладел Аусетаар, и выразил своё стремление к ней так, как умел. Опалённая Его огнём Владычица Таинств обрела иную ипостась и стала Госпожой Очищающей Боли, приняв часть сути своего брата и первого супруга. Но и самого Сатеха изменило единение с Богиней. Первородный Огонь стало возможным приручать. Отец Войны научился, пусть скудно, но всё же творить жизнь, и в песках Каэмит появились редкие драгоценные источники, а вокруг них расцвели прекрасные оазисы. Владыка Первородного Огня впервые познал Закон, даровавший Миру форму согласно замыслу Великого Зодчего.