– Не проси, – ответил он чуть слышно, и скупые слёзы всё же пролились, очерчивая его лицо, ставшее вдруг очень измождённым, выдавая уязвимость всех прожитых лет. – Не проси, моя отрада… моя гордость…
– И всё же прошу, – царица крепко сжала его руки. – Вы были со мной во всём, и ты больше прочих… Но если случится такое – останься с Ренэфом. Я не поставлю под удар ни его, ни вас. Обещай мне, Раур, глава рода вельможного рода Шепсаит, ради всех нас.
Старик закрыл глаза, целуя её руки с пронзительной нежностью. Невыносимо было видеть его таким, но она делала то, что должна.
– Обещаю, моя прекрасная царица…
Глава 4
Воды Великой Реки искрились, отражая звёздное покрывало Аусетаар, продолжая небесный поток и сливаясь с ним. Тонкая серебряная лодочка луны уже поднялась над горизонтом, и чем дольше он смотрел на неё, тем больше она казалась. Заросли бумажного тростника колыхались, перешёптываясь, от лёгкого ветерка, и вода чуть слышно плескалась о берег.
По пояс в воде, раскинув руки, стояла женщина. Вода пропитала её белоснежные одежды, уже не скрывавшие красоту и притягательность мягких совершенных линий. Когда она чуть повела головой, качнулась волна её длинных смоляных волос, звякнули друг о друга золотые бусинки, украшавшие концы мелких кос.
Он ощутил, как сладостно заныло тело, стремящееся к ней, как ускорился ритм крови. Сердце его давно уже было в её руках, надёжно сжатое меж тонких пальцев…
Она полуобернулась. Блеснули в фиолетовом с серебром полумраке её золотые глаза. Чуть улыбнувшись, она поманила его к себе, в воду. И он шагнул без тени сомнения, чувствуя, что прохлада речных волн не в силах была унять жар его крови. Обнять, слиться с ней… Тонкий влажный лён хрупкой преградой лёг между ними, разгорячая его ещё больше.
Обняв царевну, он коснулся губами её волос, пахнущих до боли по-родному – эту смесь благовоний, аромат, присущий только ей, он узнал бы везде. Она прильнула к его груди, нежно, едва ощутимо скользя ладонями по плотно сжатому кольцу его рук. Их хвосты переплелись под водой, дразня, играя. Мгновения переливались хрупкой россыпью в томительном предвкушении, и не было сейчас никого счастливее, чем он…
Пока он не осознал вдруг, что руки, обнимавшие самую прекрасную женщину на земле, были не его руками.
Царевна подняла голову, оборачиваясь, ловя его взгляд, и беззвучно что-то прошептала, глядя на него с той же бесконечной нежностью, погладила по щеке.
Догадка обожгла его. Его рука метнулась к лицу, нащупывая вязь застарелых шрамов слева…
С глухим стоном Павах вынырнул из тягучего сна. Сердце клокотало биением где-то у горла, и тело предавало его томительным тяжёлым возбуждением.
– Анирет… – хрипло выдохнул он, сжимаясь и обнимая себя за плечи, чувствуя не себя, а её в своих руках – чувствуя так, как ему не дано было держать её.
Губы беззвучно шептали слова, которые он никогда так и не посмел сказать. Не хотелось отпускать чувство сна, прекрасного и пугающего. Её родной запах, алебастр её кожи, сладость предвкушения её ошеломляющей близости… Давно, очень давно он не позволял себе мечтать. Но другое воспоминание отрезвляло. Почему во сне он был стражем Таэху, покинувшим Обитель вместе с царевной ещё в третьем месяце сезона Всходов?..
«Так давно… Так несоизмеримо давно ты ещё готова была искать моей защиты…»
Глаза под плотно сомкнутыми веками оставались обжигающе сухими. Он желал и вместе с тем боялся, что морок отступит, оставляя после себя гнетущую пустоту, которую нечем было заполнить. Чувство вины пытало его так долго, что он почти привык к нему, но теперь словно наполнилось новыми красками.
Но почему, почему Таэху?.. Или такова воля Богини – пытать его ещё и этим?.. Анирет была так далеко, недосягаемо далеко от него. И страж Таэху был рядом с ней – был так, как сам Павах уже не мог… Сон перевернул его чувства, подменив невозможное стремление жаждой обладать и невыносимой, мучительной ревностью. Павах даже не думал, что может испытывать такое. Чувства к царевне всегда были иными – тёплыми, священными, мягко освещавшими его жизнь. Сейчас же он как будто обезумел, терзая себя образами несбыточного, перемежавшимися неподобающими картинами с участием Анирет и её стража.
Не выдержав, Павах буквально скатился с ложа, метнулся к кувшину с водой для умывания, окатил себя, надеясь вернуть трезвость восприятия. Но ночи в Сезон Жары были душными, и вода успела нагреться, стала противно тёплой и не принесла облегчения. Воспоминания о прикосновениях царевны пытали его сейчас сильнее, чем горящие взгляды песчаных чудовищ из другого сна. Исступлённо шепча её имя, он с горечью смеялся над собой.