Мастер поманил её к себе, и она приблизилась, заглянула в безмятежное, точно спящее лицо статуи, различая оттенки краски, так похожие на цвета живой кожи, особенно при неверном освещении светильников и длинных тенях мастерской. В чертах было что-то от статуй Ваэссира, охранявших входы в святилища, но форма рогов была не как у Эмхет – такая встречалась часто среди жителей Империи.
Сознание Анирет было по-жречески отстроено, а восприятие – обострено до предела с самого мига, как она переступила порог храма. И потому сейчас она чувствовала… нет, не вполне жизнь – скорее, своего рода ожидание жизни, потенциал жить внутри этого творения. И этот потенциал звал её, робко, с надеждой. Царевна коснулась лица статуи, ощутив прохладу окрашенной глины или камня, отодвинула ткань, оглядывая прижатую к телу руку, сжимавшую нечто вроде короткого спрятанного в ладони цилиндрического жезла с иероглифической формулой, положила свою ладонь на сомкнутые пальцы голема и прислушалась. Всё затихло, даже отдалённые голоса и звуки в храме – она слышала только ритм своей крови, размеренный, как бой ритуального тамтама, и звук этот точно нарастал издалека. Пальцы гиганта под её ладонью вдруг дрогнули, и это показалось совершенно естественным…
Рука мастера мягко сжала её запястье.
– Позволь ему спать, госпожа, – тихо проговорил он. – Хотя на твой зов, на зов золотой крови, могут подняться все големы нашего храма.
Анирет отняла ладонь, и статуя снова стала лишь статуей. В тот миг, даже без слов учителя, она поняла основную суть таинства – эта жизнь была отражением жизни, дарованной Амном. Материя одухотворялась тем, что уже существовало.
И какова была цена, какова была жертва, она не хотела знать, но уже понимала, что узнает. Потому что если отец велел создать новых големов – он готовился к войне.
Мастер накрыл статую полотнами, задержал на несколько мгновений взгляд на лице голема и шепнул что-то ласково. Царевна невольно подумала о родстве, которое скульпторы, а тем более скульпторы-мистики, испытывали со своими творениями.
Потом старший рэмеи притушил светильники и вывел Анирет и Нэбмераи наверх. Здесь, в царстве солнечного света и привычных живых форм, могло показаться, что всё привиделось, что не было только что похода во Внутренние Мастерские и дрогнувших пальцев под её ладонью. Но именно здесь Анирет осознала, почему сегодня ей так нужно было попасть в тот зал.
Она отчётливо увидела разницу. Хэфер в её видении не был ожившей статуей из священной глины. Он был действительно, по-настоящему живым. И осознание этого будоражило разум царевны не меньше, чем изначально – весть о его смерти.
В тот день мастер отпустил её, и Анирет бродила по Хенму, пытаясь отвлечься и мысленно составить послание дяде. Она была рада, что Мейа осталась ждать в доме и не задавала вопросов, была благодарна задумчивому молчанию Нэбмераи. Они прогулялись по шумному рынку, где царевна купила свежего хлеба, мёда и фруктов – на общую трапезу идти не хотелось. Ноги сами понесли её к тихой речной заводи, но девушка осознала это, только когда они уже пришли. Здесь, под защитой пальм и тамарисков, она пыталась успокоить свои мысли после того сна. Изумрудные заросли бумажного тростника, волновавшегося на ласковом ветру, ослепительная игра лучей в индиговых водах, отражавших бирюзовую высь неба, далёкие рыбацкие лодочки и большие гружёные баржи – всё казалось совсем иным в красках дня.
Анирет устроилась в тени, сняла с пояса флягу и сделала несколько глотков тёплой воды, только сейчас почувствовав, как пересохло в горле. Нэбмераи опустил рядом с девушкой её тканую сумку с покупками.
– Садись. Деревья отбрасывают вполне достаточно тени – твоя нам ни к чему, – она чуть улыбнулась, не сводя задумчивого взгляда с реки, и отвлеклась только чтобы разломить хлеб.
Таэху присел неподалёку, собранный, бесстрастный. Место было уединённым, а всё же при свете дня риск оказаться увиденными был велик. Анирет вздохнула и протянула ему половину лепёшки, сдобрив её мёдом, и воин благодарно склонил голову, хотя есть не спешил.
– Мне позволено сказать?
– Что? – не поняла царевна.
Его губы дрогнули в сдерживаемой усмешке.
– Ты, госпожа, приказала, чтобы я говорил с тобой, только когда обратишься.
И она вспомнила, что так и было с той ночи – даже в ходе занятий она всегда начинала разговор первой. Царевна не выдержала и рассмеялась.