Я люблю этот тайный язык, рождённый твоими ласками. Околдованный — твоим шепотом. Понятный — моему телу и моим желаниям. И я весь — твой. Ты видишь? От лёгкого прикосновения твоих пальчиков к моему подреберью я поднимаюсь над землей. Горизонтально зависая. Покачиваясь, руки в стороны. Совсем не боюсь этой высоты. И бездны. И только от дуновения твоего, прямо мне в губы, я лечу, словно облако. Потому, что ты смотришь на меня. Пока — смотришь. Пока — ты улыбаешься. Мне. Ничего не страшно. Сорваться и лететь! Пока ты улыбаешься мне. Улы…»
Она открыла глаза. Снова вспомнила. Снова пришли эти мысли и собственные слова:
— Сколько слов и мелодий бушуют сегодня в моей душе… Сколько хочу сказать своих слов! Но боюсь чужих глаз!
И только сейчас поняла, что её разбудило: в прихожей звонил телефон…
Давно. Громко. Требовательно.
Она догадалась…
Воспоминание о доме
Рассказ
Я сидел в Турции январь и февраль, в утренней темноте уезжая из гостиницы на верфь, а в вечерней — возвращаясь. Уезжал — с планами на весь день, приезжал — выжатый как лимон, с жаждой горячего чая и горячего душа. Или — наоборот: душа и чая.
Раджеп жил на другой стороне страны и заехал за мной в канун марта — небо серебрилось чистыми каплями дождя и света, хотелось верить — весеннего.
Услышав его звонок: «Дружище, я в машине у подъезда в гостиницу, вылетай!», я выскочил на улицу, подняв над головой в одной руке легкую сумку, в другой — нераскрытый зонт. Яркий и длинный шарф на моей шее развевался как флаг, подчёркивая важность события и моё настроение. Стеклоочистители в салоне метались за каждой каплей и не успевали.
— Ты чего зонт не раскрыл? — насмешливо протрубил его голос, смеялись чёрные глаза, зубы сверкали в улыбке, но сам он не ждал ответа, а уже выжимал газ из бешеного мотора и крутил руль, вылетая на дорогу. Он любил торопиться, как настоящий потомок янычара.
Несколько лет назад мы работали на одном судне и ещё пару раз встречались. Но не это составляло наше единодушие, а одно общее воспоминание. Из нашего детства. Но об этом — чуть позже.
— Ветер сильнее, чем дождь — зонт сломает.
Мне казалось, что я ответил быстро, но машина летела вперед, будто и не останавливалась вовсе, а Раджеп скрежетал зубами, когда колеса просвистывали на поворотах, и успел позабыть свой «дождливый» вопрос.
— Спи, если сможешь. Дорога часов на пять… Гы-ы-ы! В го-о-оры-у…
— Куда едем?
— Расслабься. Сю-ур-при-ыз!
Он ещё что-то говорил и смеялся, но я закрыл глаза, будто медитировал — от решёток авто-калорифера потянуло горячим воздухом. «Хорошая печка» — подумал я в сладкой дрёме, и расслабился. Сумка с зонтом на заднем сиденье приоткрылась бесформенно одним глазом. Шарф мой, казалось, ещё летит в пространстве летящей машины, оседая на спинку просторного салона, как облачко на мягкий склон.
Мелькали обрывки дороги, зигзаги рельефа и стены одиноких домов, холмы и долины, набегающие, словно волны… Дождь давно кончился.
— Поспал… Что без меня делал?
— Пропадал.
— Турцию посмотрел?
— Без тебя? Без тебя это не Турция, Раджеп!
— А-аа! Хорошо сказа-ал…
Знакомство с Турцией в этот приезд как-то не складывалось. Жил я в гостинице, хозяином которой был азербайджанец Саня — бывший парикмахер из советского Баку. С ним мы провели много приятных минут, вспоминая студенческую молодость, будто улетали из Турции на ковре самолёте. На два-три часа? Куда? А какая разница? Откупорив бутылку красного вина. Позабыв о запретах аллаха. Вспомнив набережную на Каспийском море? Песни Бюль-бюль Оглы и Муслима Магамаева? Фантастика? Виртуальная жизнь обычных людей в этом мире, извращённом избытком слов и границ? Может быть…
— Зачем виноград на земле, если вино виноградное пить нельзя? — спросил я бакинского земляка.
— В раю — можно. В Бакы — можно, потому что Бакы — рай, — твердил он совершенно серьёзно.
— Слушай, Саня-Джан, — спрашивал я его, — какой ты молитвы? Русской, турецкой, азербайджанской? Какой?
— Немного русской, чуть-чуть турецкий, азербайджанский — да-аа… Советский.