Я поднялся с дивана, поприветствовал и поблагодарил всех за гостеприимство. Рядом с нами потрескивали дрова в железной печурке, и кипел чайник, присвистывая, совсем как у нас дома, у моих родителей.
Я сказал об этом Раджепу, он сказал хозяину и гостям, все мужчины закивали головами и замолчали, каждый о своём доме.
Турция — страна минаретов и сизого дыма над плоскими крышами, молчаливых стариков за стаканом чая и мальчишек, гоняющихся за мячом. Страна, на флаге которой сияет романтический месяц… белый на красном. Кроваво. А за каждым забором и за ставнями окон, как звёзды на небе, глаза… Они смотрят на вас с любопытством и женским коварством имеющих право прощать и смеяться. Смеяться — над вами. Страна, окольцованная дорогой и рождённая у дороги: с плачем ребенка, запахом горячего мяса, криком поднебесного муэдзина, и бесконечным движением звуков — вчера, и сегодня, и завтра. Ночью дорога течёт, как река в звездно-лунном разливе. С рассветом — лентой взлетит на высокий холм и утонет в небесном мареве, бесконечно глубоком и вечном, как время.
Очнулся от ощущения тепла и блаженства. Открыл глаза: я был укрыт шерстяным пледом.
— Ты мой попутчик — дорога должна согревать, — ответил он скромно на мой вопрошающий взгляд. Я был благодарен, но слова были бы лишними, а молчание — знак понимания. Дорога петляла по склону горы, забираясь все выше и выше.
Раджеп что-то пел или так он рассказывал. Потом снова молчал, потом рассмеялся, как уставший от собственной хитрости ребёнок, перед тем, как попросить игрушку:
— Тебе ещё долго работать?
— Ещё месяца два.
— Всё идет хорошо?
— Нормально.
— Есть проблемы?
— Для проблем всегда есть твой турецкий совет.
— Какой? — ему стало интересно, а машине — легче.
— Ты говорил мне: «Мемнул обдум».
— Не бери в башка?! Ах, ты хитрец! Так проблемы не решают! — он опять подстегнул машину, она покорно подчинилась и рванула в гору.
Дорога шла вверх и вверх.
Турция — это место, где время чувствуешь как движение космоса. Так чувствуешь край земли, когда станешь над морем и увидишь с высокого берега, глубоко-глубоко внизу, точечки птиц над волнистыми нитями волн и звёздную даль неба. Захочется повернуть глаза на восток, опуститься на колени, безвольно, и, дыханье сдержав на мгновение, почувствовать вечность молитвы, слова которой забыл. Как забыл своих предков и самого себя под гипнозом луны. Золочёной луны, ночной или белой пушинкой — днём? Будто парус из космоса дня убегает от вас — то ли в прошлое, то ли в будущее… Месяц на небе? Месяц на флаге? Сабля на красном? Парус с луной — на флагштоке?
Турция — дорога по небу.
— Космос! — сказал я, не думая.
— Космос? — переспросил друг, пытаясь понять смысл слова. Понял и закивал с хитроватой улыбкой.
Космос. Именно это слово пришло мне на ум, когда джип Роджепа взлетел над вершинами гор, и я увидел картину внизу: далёкую чашу долины, обрамленную морем и небом с вечерними звёздами, город вросший в горные склоны и горящий осколками закатного солнца на стёклах игрушечных домиков, как искры кострового пепелища. Горячо и гипнотизирующе. Город — как искры костра. Далеко внизу догорал костёр города.
— Раджеп! — закричал я в восторге. — Посмотри, как красиво!
Раджеп что-то кричал мне, бешено вращая руль, будто мы летели на самолёте и запутались в заоблачных виражах. Он яростно скалил зубы улыбкой счастливого янычара, окрасившего свой ятаган кровью первого боевого удара и первой желанной жертвы. Конечно, этой жертвой был я. Он пронзил меня в самое сердце, выпотрошил мой желудок. Джип рычал и вонзался бесстрашно в стремительную темноту, которая спешила укрыть дорогу, всю в скалах и безднах, то справа, то слева, то взлёт, то паденье в крутых поворотах. Свистели покрышки, как стоны и хрип. Коробка передач билась металлом из тысячи сабель, рубилась, ломаясь… Роджеп хохотал над рулевым колесом, будто рвал и выкручивал. Он рулил, как рубил и колол его предок, задыхаясь, двумя ятаганами сразу. Он зубами скрипел, будто жрал, отрубая, кусая, выплевывая — чистый турок, счастливый от боя!
— Раджеп! — закричал я, смеясь от восторга.
— Ийи! — кричал турок.
— Ийи! — кричал я. — Хорошо, Раджеп! Хорошо-о!
— Кар! — кричал Раджеп, показывая рукой на снег, освещённый фарами. — Соуктур?
— Нет, Раджеп! Не холодно. Сыджактыр! Жарко!
И мы смеемся с ним вместе. Потому что мы вместе. Так случилось.
Мы — два пленника, вырвавшиеся на свободу. На снег среди облаков.
Наш танкер зашёл под погрузку в маленький порт в Красном море. Все было обычно, пока не случился приступ аппендицита у электромеханика, перед самой швартовкой к терминалу. Всегда, если что-то случается на борту, происходит неожиданно и некстати. Экипаж у нас был черноморский: Одесса, Херсон, Туапсе, Анапа, кок — болгарин, два югослава — механики, три потийца — грузин, белорус, грек. «Кулона» — так величают электромехаников уважительно — увезли в госпиталь, его рейс закончился. К концу нашей погрузки, «кулона из Херсона» заменил Раджеп из Трабзона. У него оказались сразу несколько неоспоримых достоинств: он говорил по-русски, он волну электричества излучал улыбкой и он умел остановить двух югов и трех потийцев, когда те заводились о политике: «Мемнум олдум — не бери в башка!» — обнимал он спорщиков за плечи и хохотал, приглашая смеяться вместе. Они вяло улыбались, как два приподнятых над землей барашка. Границ на борту не было и от этого правила, как от земли, отрываться не стоило. Простота отношений придавала особый заряд атмосфере, которая нас подпитывала, как привкус озона после летней грозы.